— Слушай, деревяшка, — сказал я Корняге. — Близится пересвет, так что мне предстоит скоро уйти. Тури, как ты, скорее всего, уже знаешь, превратится не сразу. Выходит, что тебе придётся некоторое время побыть одному с карсой и вулхом. Не дай им подраться, понял? И огонь поддерживай. Будешь умницей — буду кормить. Всегда. Понял, пень?
— Понял, Мо… Одинец.
— Тури передай: веху огня я прошёл. Дальше двигаться нужно по руслу… Впрочем, она знает.
Наставляя Корнягу, я помалу раздевался. Сбросил сапоги, стянул одежду. Сложил всё аккуратной стопкой у самого огня.
Река готовилась встречать пересвет. Некоторые обитатели устраивались на отдых, замирали в укромных местах, захлопывали створки раковин, закапывались в песок. Некоторые — наоборот, пробуждались, встречая день, ещё один день, когда предстоит сожрать ближнего, какой послабее, и не дать остальным сожрать себя. Мы мало кого интересовали здесь, на мелководье — крупная рыба хозяйничала либо на глубине, в главном русле, либо в тёмных омутах. Надеюсь, госпожа Тури, ты быстро разберёшься, как вести себя в реке. И отыщешь единственно верный путь к У-Наринне. Или хотя бы ведущий в нужную сторону.
Бросив охапку сучьев в огонь, я опустился на корточки. Я уже смутно чувствовал близость превращения, когда вулх начинал беспокойно шевелиться во мне и пытаться прорваться сквозь толщу человеческих ощущений к поверхности, к свету. С добрым утром, серый брат!
Ты, наверное, тоже удивишься, очнувшись на речном дне. А, может, и не удивишься. Извини, я даже не знаю — любишь ли ты рыбу. Скорее всего — любишь. Отчего же не любить!
Корняга опасливо отодвинулся от меня, выпустив пару мелких пузырьков из дупла.
«Началось!» — понял я и канул в небытие, поглощённый стеной непроглядного Мрака.
Глава девятнадцатая
Четтан, день десятый
Я открыла глаза и поняла, что наконец-то я вижу сон. Не воспоминание, пришедшее от Карсы, и не смутные впечатления о предыдущем дне, а настоящий, полноценный сон.
В этом сне я находилась на дне реки. В красноватом полумраке мимо меня беззвучно скользили стайки рыбёшек, поблёскивая золотистой чешуёй. Пушистые кустики придонных водорослей колыхались в воде. Вот только вода была какой-то странной, не такой, как наяву. Менее плотной, что ли? Во-первых, сквозь неё было видно лучше, чем бывает видно сквозь толщу воды на самом деле. А во-вторых — я взмахнула рукой, и вспугнутые рыбёшки бросились наутёк — да, как мне и показалось с самого начала, эта вода не так сильно мешала движениям, как настоящая.
Ну, а самое главное — я могла здесь совершенно свободно дышать. Вот и отлично! Мне всегда хотелось как следует осмотреться на речном дне, не выныривая каждую минуту за глотком воздуха. Только бы этот восхитительный сон длился подольше…
Я с любопытством огляделась. Первое, что я заметила, был костёр. Это же надо, костёр — и под водой! Чего только не бывает во сне. Вторым, что бросилось мне в глаза, был Корняга, который боком, по-крабьи, подбирался к огню. В ветках у него была зажата изогнутая деревяшка. Чёрные глазки корневика лихорадочно блестели. На некотором расстоянии от костра Корняга замер, размахнулся и швырнул деревяшку в огонь. Костёр затрещал и взорвался снопом искр, а бедный пенёк кинулся прочь и забился в густой куст водорослей.
Я громко расхохоталась, отчего изо рта у меня выбежала стайка воздушных пузырьков. Светлые боги, какое нагромождение нелепостей! Уж и не знаю, что меньше похоже на правду: костёр, горящий на дне реки, или корневик, который подбрасывает топливо в этот костёр.
Заслышав мой смех, Корняга частично высунулся из куста и с невыразимой скорбью в голосе произнёс:
— Доброе утро, госпожа.
— Какое ещё утро? — возмутилась я.
— Четтанское, — скрипуче вздохнул Корняга, выдвигаясь из куста целиком. Прядь водорослей зацепилась у него за сучок и потянулась следом, как цепь за сторожевым псом. Я снова фыркнула.
— Откуда ты вообще в моём сне взялся, пенёк настырный? — насмешливо спросила я. — Как будто мало того, что я тебя наяву на спине таскаю. А ну-ка сгинь, нечисть! Или превратись во что-нибудь занятное.
— Я не могу превратиться, — оскорблённо сказал Корняга. — Корневики превращаются один раз в жизни: из пня в корневика. Я — уже.
— Тогда пшёл вон. Или засохни да помалкивай.
Я потеряла к нему всякий интерес. Что толку тратить время сна на разговоры с глупым пеньком? Он и наяву врёт как по-писанному.
Костёр был разложен под боком большого валуна, обросшего щёткой мелких ракушек и мочалом водорослей. Среди водорослей я заметила большой, размером с ладонь, и удивительно красивый цветок. Он был отдалённо похож на болотную лилию, что называют огнёвкой. Только алых лепестков у него было не девять, как у огнёвки, а десятка два, как у садовой розы. Интересно, чем пахнет этот цветок, и пахнет ли он под водой вообще?
Я шагнула к валуну и протянула руку, чтобы коснуться прекрасного цветка.
Цветок затрепетал лепестками, потянулся ко мне и молниеносно сомкнул алый венчик вокруг моих пальцев. Пальцы обожгла яростная боль — как от крапивы, только гораздо сильнее. Я заорала и выдернула руку. Цветок неохотно расстался с добычей. Упругие лепестки соскользнули по пальцам, будто жадные губы.
Пальцы продолжало жечь. Я затрясла рукой, с ненавистью глядя на цветок. Коварная лилия вновь раскрылась и притягивала взор своей красотой. А, чтоб тебя Тьма сожрала! Мне вдруг совершенно разонравился мой сон. Хватит с меня, хочу проснуться.
И как это делается, позвольте спросить? Я растерянно хихикнула. Тёмное небо, вот задачка! Всем людям снятся сны — людям, но не оборотням. Пока я после смерти Беша не покинула Айетот, мне никогда ничего не снилось. Даже если мне и случалось задремать четтанским днём — что, впрочем, бывало с мной крайне редко. Поэтому мне и в голову не приходило спросить у того же Унди, что делают люди, когда им не нравится сон и хочется проснуться. В самом деле, что?
Может, слово такое специальное есть, просыпательное? Сказал — и вернулся в реальный мир. А, может, нужно заснуть во сне, и тогда очнёшься наяву? Тогда совсем хреново, потому что спать мне сейчас совершенно не хочется. Во всём теле свежесть и бодрость, как бывает сразу после пересвета.
Ну, я и влипла. Подумать только, возможность видеть сны всегда казалась мне жутко заманчивой. А на практике выходит, что от этого тоже не оберёшься неприятностей. И так всегда: если о чём-то мечтаешь, видишь в нём только хорошие стороны. Интересно, какие пакости обрушатся на меня вместе с полным обретением памяти?
Всё равно назад мне дороги нет.
Я вздохнула и проводила взглядом цепочку пузырьков, вырвавшихся у меня изо рта. На высоте ещё одного человеческого роста у меня над головой была видна граница между водой и воздухом. Она выглядела, как зеркальное полотнище, за которым ничего не было видно — хотя с той стороны сюда проникал рассеянный и смягчённый красный свет Четтана.
