– Зачем мне, барин? Господь с вами!
– Да письма будешь родным писать.
– Глашка и читать не умеет.
– Ничего, ты ее сама научишь. И писать тоже.
– Правда?
– Конечно! Смотри, я тебе и букварь принес. – Николай вытащил свой старый детский букварик.
Катерина недоверчиво взяла книгу, провела пальцами по шероховатой обложке.
– Это мне? Он мой?
– Твой.
– Мне никогда ничего не дарили.
– А я дарю. Владей. Вот смотри – буква Аз. Видишь?
Катерина растерянно повторила:
– Аз.
– Завтра в то же время приду и остальным буквам тебя обучу.
Катерина не решалась спросить. Наедине видеться с барином по вечерам?.. Бабка бы такого не одобрила.
– Барин, а Анна Ивановна не против?
– Не против. До завтра.
Николай лукавил – с женой он про Катерину с тех пор не говорил, но знал: Анна ничего больше не скажет, боясь, что он передумает отпускать ее в заветную Москву. Отношения между ними после того разговора сошли на нет: они едва замечали друг друга, думая каждый о своем, строя каждый свои планы, независимо друг от друга.
Да и в чем его можно упрекнуть? Что обучил крестьянскую девушку читать? Никаких других намерений у него нет.
За несколько недель до Рождества лиственницы у крыльца барского дома укрылись долгожданным снегом. Уже к полудню пруд замерз, а на его поверхности ровным полотном выделялся идеально белый круг, который вместе с тропой вдоль аллеи казался огромной ложкой, заполненной манной крупой.
На следующий день Николай проснулся рано утром, еще засветло, и увидел, что снег с вечера уже не шел, а это значило, что проголодавшийся за день заяц вышел ночью на кормежку, оставляя на чистой белой земле свои пахучие следы – малик, ведущий к логову. Николай решил отправиться по длинной пороше тропить русака: день обещался погожий и светлый.
После смерти Берты Николай не охотился: помнил, чего стоил ему азарт в последний раз. Но старая привычка взяла свое – не смог усидеть на месте, и снова мысль о предстоящей охоте целиком захватила его.
Как его отец и дед, Николай был заядлым гончатником: в юности, когда его впервые взяли на охоту, гон показался особой сладостной музыкой, от которой всколыхивалась мелкой рябью грудь, потели руки и дрожали пальцы. Дед, старый Вольф, тот не только гончих, но еще и особую породу борзых разводил, держал псовую охоту, гремевшую на всю Тверскую губернию: на шестьдесят собак аж двадцать человек прислуги. С тех пор многое изменилось: ни доезжачего
[25], ни стремянного
[26], ни выжлятников
[27], ни псарей
[28], ни корытничиих
[29] – все канули в Лету, да и борзых в обедневшей усадьбе пришлось извести.
Наспех позавтракав и взяв пару гончих, подаренных Павлом, Николай верхом отправился на поля в сторону Глазунова, на озимь, где обычно жировали зайцы.
Первый снег лежал на полях, наспех укрыв траву и кусты на межах, то тут, то там оголяя пожухлые островки травы и сухие ветки чертополоха и полыни.
Близ деревни, найдя на озими место жировки по множеству перепутанных следов, Николай, опытный охотник, укоротил шаг лошади и легко определил выходной след – по крупным заячьим прыжкам, ведущим в сторону от жировки
[30], и стал порскать
[31] собак.
Гончие взяли след и ринулись разбирать запутанные «двойками» и «тройками» петли косого. И вот одна из гончих натекла на зверя, подала голос и наконец стронула зайца.
Рыжеватый с проседью, в серых панталонах русак опрометью бросился по полю, оставляя на белой пелене четкие отпечатки своих длинных вспотевших лап. Гонный заяц нарезал большие неровные круги по заснеженному искрящемуся на солнце полю. Вот он скинулся
[32] в сторону, но собаки не «скололись», не бросили его – отменные гончие: вязкие, чутьистые, паратые
[33], которые быстро выматывают зайца.
Заметив, что зверь начал уставать и переходить на малые круги, Николай приготовился выбирать лаз, чтобы подстроиться под гон и взять зайца метким выстрелом.
И тут зверь снова скинулся – на дорогу, изъезженную дровнями, и увел гончих на новый круг на соседнее поле, отделенное небольшим, покрытым запорошенным репейником оврагом. Гон слышался далеко, во всех переливах, ход зайца определялся четко. Сердце Николая бешено колотилось в азарте: «Вот сейчас я тебя возьму!»
Уверенный в своем трофее охотник решил зайти против ветра, дал шенкеля кобыле и помчался через овраг. Не заметив упавший, присыпанный снегом ствол деревца, лошадь споткнулась, и Николай, уже предвкушавший скорый меткий выстрел, забыв о бдительности, вылетел из седла и больно ударился о мерзлую землю головой.
Ему, опытному охотнику и наезднику, приходилось падать и раньше, но сейчас это случилось особенно неожиданно и нелепо.
Николай лежал, раскинувшись на припорошенном поле, и смотрел в синее, без единого облачка, зимнее, торжественное небо. Не мог пошевелиться. Голова, спина – все тело болело. Где-то вдалеке собаки преследовали русака. Николай лежал и думал, что всего секунду назад мог все отдать, лишь бы взять этого зайца. А теперь ему все равно. Он останется здесь, пока не замерзнет. Дома привыкли к поздним возвращениям, никто не хватится… Интересно, заплачет ли Катерина?
Ее образ стал таким ясным и живым, что Николай сам чуть не заплакал от досады. Судьба все это время находилась рядом с ним, но глупые предрассудки, придуманные препятствия мешали ему стать счастливым. А теперь он умрет и никогда не узнает, каково это – неистово, страстно любить и быть любимым.
К лежащему на земле неподвижному Николаю подошла успокоившаяся лошадь и начала ласково перебирать своими влажными теплыми губами его закоченелые пальцы. Николай уцепился за гриву и, собрав последние силы, сел на землю. Голова шумела, все вокруг плыло, покачивалось и расплывалось. К счастью, кобыла стояла смирно и, слегка подрагивая, ждала хозяина. Еще чуть-чуть, Николай с усилием поставил сапог в стремя, подтянулся и перекинул непослушную правую ногу через седло. Шепнув «домой», лег на лошадь, отпустив бесполезный повод. Кобыла шагом, переходя на рысь, понесла его к усадьбе.
