Поля заступилась:
– А мож, из Новгорода кто, а то и из Петербургу! Все правда – вот те крест! Пошли дальше гадать.
Катерина зарделась: конечно, из Новгорода! Как она сама сразу не догадалась? Неужели правда Александр вернется? Исполнит обещание?
Гадание Поли оказалось пророческим: через несколько лет, убитая ревнивым Кирюшей, она отправится в могилу – снег и будет ее суженым. А пока беззаботные подруги вытащили из омета соломы по колоску, чтобы узнать, богатой или бедной будет замужняя жизнь. Колосок Поли оказался пустым, предвестником бедной жизни, Глашин – полный зерна, к богатству, а Катерина вытащила странный колос – наполовину пустой, а наполовину – с зерном.
Полька взялась толковать:
– Значицца, за бедного выйдешь, а потом разбогатеете.
Катерина заволновалась:
– А можно так гадать, чтоб ответы на вопросы получить?
– Можно, чего ж нет? – Полька, в свое время обученная старшими, уже замужними теперь, сестрами, хорошо знала, что к чему.
Пошли гадать в баню. Запалили лучину, по очереди расчесали волосы деревянным гребнем и сняли пояса и платья, оставшись в одном исподнем. Глашка, наученная подружкой, выпросила у матери серебряное обручальное кольцо, которое Федор не осмелился пропить. К кольцу привязали черную нитку, и Полька стала медленно раскачивать его над щербатым стаканом, на три четверти наполненным студеной водой.
Дуськино кольцо, качаясь над водной гладью, то кружилось, то замирало, то стучало о стенки стакана, отвечая на вопросы девушек.
Катерина, условившись, что девушки никому не расскажут, о чем она гадала, задала свой первый вопрос:
– Вернуться мне в усадьбу к Вольфам или нет?
Катерина никак не могла решить, как поступить правильно. Здесь, в родной деревне, она уже стала чужой, и сватовство Митрия подтвердило это. Катерина не хотела больше той доли, которая была уготована ей при рождении: выйти замуж и остаться здесь навсегда. Но и отдаться Николаю невозможно, несмотря на то, что при мысли о нем ее обдавало жаром, голова начинала кружиться.
Кольцо, на секунду замерев над водой, качнулось и стало звонко стукаться о стенки стакана.
– Да, – перевела знающая Полька. – Кольцо говорит «вернуться».
Катерина придвинулась поближе:
– Может, там я встречу моего суженого?
И на этот вопрос кольцо «ответило» утвердительно.
– Выйдет Катька взамуж в этом году? – вмешалась Глаша.
Кольцо снова весело зазвонило об стакан.
– Да! – радостно «перевела» Поля.
Катерина нетерпеливо спросила:
– Будет мне счастливая доля или нет?
Кольцо вдруг замерло на месте. Медленно и мучительно висело оно, покачиваясь, на нитке, отбрасывая зловещую тень на стене.
– Нет. Получается, что нет, – упавшим голосом истолковала Поля.
Девушки растерялись.
– Еще что спросишь?
Катерина, осмелев, спросила:
– Как зовут суженого? Может, Александр?
Кольцо тонким перезвоном отозвалось в стакане. Катерина обрадовалась: «Неужто правда?»
Глашка, которая из обрывков разговоров матери смогла кое о чем догадаться, со смехом задала свой вопрос:
– Катькиного суженого зовут Николай?
И кольцо снова застучало по стакану, подтверждая опасения Катерины:
– Что ж это значит? – растерянно, чуть не плача, спросила она гадалку.
– Значит, и тот и другой, – развела руками подруга.
– Что ты! Брехня какая-то! – отмахнулась Глаша. – Не бери в голову, Катька, пошутила я.
– Спать пойдем, – решила Катерина. Она расстроилась. Замуж за Александра очень хотелось, а вот стать любовницей Николая – грех: мало счастья досталось от такой доли бабке Марфе.
На ночь решили все же напоследок погадать: нужно завязать пояса и сказать: «Суженый, ряженый, приди распояшь меня!» И суженый должен явиться во сне распоясать невесту.
Катерине долго не спалось – чуть ли не до рассвета ворочалась, пытаясь истолковать святочные гадания.
А под утро приснился ей сон. Она стояла на берегу реки, а темная вода завораживала своей силой, манила, пенилась желтоватыми бурунами в излучинах. Сильное течение тащило скользкие черные щупальца коряг, безжизненные пучки прошлогодней травы и мха.
Вдруг Катерина поскользнулась и упала в воду. Течение схватило, обездвижило и повлекло ее, не владеющую больше своим телом, потерявшую волю. Вода, которая с берега казалась буро-черной, превратилась в желто-зеленую, потому что где-то наверху, бесконечно далеко, светилось небо.
Катерина закричала, выпустив остатки воздуха из легких, задергала занемевшими бледно-голубыми ногами, забилась и вынырнула. Ей показалось, что вдоль всего берега стоят женщины. Много женщин. Здесь были и мать, и бабка, и покойница-тетка. Но река неумолимо тянула дальше, снова угрожая утопить.
Катерина стала цепляться за ветки молодого ивняка, растущего вдоль извилистого русла. Острый каменистый берег ранил ее руки, колени, безжалостно отталкивая от себя… И вот ей удалось ухватиться за какой-то старый, торчащий из ила корень, а безразличное течение устремилось дальше. Катерина, сама себя не помня, оказалась на липком глинистом берегу. На своем месте, предназначенном ей по рождению.
Николай вернулся из Дмитрова совершенно больным, три дня метался в горячечном бреду. В память то и дело возвращались слезы Катерины, дробно капающие с подбородка, дрожащие губы, испуганные глаза и это безрассудное бегство прочь, подальше от него, по морозу, на верную погибель, и он винил себя:
– Я потерял ее, безвозвратно потерял – она не вернется.
Но на Рождество Николай встал, как обычно, поехал на литургию, отстоял молебен дома, играл с Наташей, дарил подарки родным, собравшимся в усадьбе на обед, и даже шутил с матерью и смеялся. Но что-то в нем надломилось. Он стал отстраненным, часто глядел прямо перед собой, не видя и не слыша того, что говорят захмелевшие гости, а то вдруг становился преувеличенно веселым и суетливым.
На следующий день Николая вызвали в Старицу в суд свидетелем по громкому делу об убийстве соседа – де Роберти.
Обвинялись лесник Прохор Данилов и горничная Марья Шарыгина. Выяснилось вот что: старик де Роберти много лет развращал своих молодых горничных. Лесник, проходя мимо усадьбы, увидел свою невесту Марью в объятиях старика. Недолго думая, выстрелил из ружья, пробив пулей двойную раму и попав помещику в грудь.
В зал суда вызвали Марью Шарыгину. Ввели невысокую миловидную румяную девушку в сером замызганном, очевидно, за время пребывания в камере, платье. Ее трясло, она плакала и шмыгала покрасневшим носом.
Присяжные с интересом рассматривали ее. В зал набились зеваки, которые ухмылялись и показывали: «Любовница де Роберти – глядите-ка! Вот змея!» Но многие шептались: «Правильно сделала, поделом ему – уж скольких загубил».
