Сил сопротивляться у Николая не было. Отказ Катерины ошеломил его.
Николай в глубине души надеялся, что она любит его, и отказывала лишь потому, что он был женат. Николай неестественно, излишне радостно воскликнул:
– Ну что же, тогда конечно! С большим удовольствием!
– А полудружьем позову Петра Петровича, – добавил Александр, – он вам все подскажет, что делать, – свадьбу сыграем самую настоящую крестьянскую – купеческого я ничего более не желаю.
– Понимаю.
Александр поклонился:
– Я… Мы с Катей очень рады – для нас такая честь!
Александр взял за руку Катерину и подвел к Николаю. Катерина снова покраснела: никогда эта мука не кончится! Не отпускает он меня!
Мужчины ударили по рукам.
Николай, уходя, сунул Дуське сто рублей и шепнул:
– Приберите мне Катерину, чтоб все бабы спать не могли от зависти!
Дуська расплылась в улыбке:
– Вы заезжайте, Николай Иваныч!
За неделю до свадьбы Бочковы решились на радостях зарезать поросенка: все-таки управляющий на Катьке женится. Земля как раз подернулась заморозком, выпал ранний снег.
Катерина с детства не любила смотреть, когда свинью закалывали: еще долго после этого не могла есть мясо – воротило. Никак не могла забыть черные кровавые лужи на снегу и тошнотворный запах свежеопаленной щетины. Мать считала это придурью. Но сегодня, к счастью, помогать было нельзя – невесте не полагалось.
Катерина осталась с девушками в избе: вышивать и причитать. В печи уютно грелась вода, чтобы мыть поросенка.
Кольщиком пригласили соседа – Ивана Комаркова, деда хитрого и сметливого. Каждый год, зная, что не заметят, во время пахоты прирезал себе по одной борозде от пашни Бочковых: Федор был бесхозяйственным. Так, незаметно, за много лет Комарковым отошла вся бочковская земля аж до старой яблони.
Дед Комар колол поросят всему Дмитрову: сам хозяин свою скотину не забивал – жалко. Всякий знал: если звать в помощь молодых неопытных кольщиков, то свинью можно напугать, а если быстро не заколоть, придется бегать за ней с ножом по двору, пока не устанет и пока не попадешь ножом куда надо. Свинья, десять пудов весу, – животное опасное, может и покалечить.
Дед Комар действовал уверенно и рассудительно. Пока поросенок, выведенный во двор с надетым на голову ушатом, не успел опомниться и сбежать, Комар, поплевав на руки и наскоро перекрестившись, с силой двинул ему кувалдой промеж глаз, а потом одним незаметным ударом ножа проколол артерию, сразу же под рану подставляя большую кружку, чтобы выпить свежей, исходящей паром, горячей крови. Остальную кровь тут же собрали в ведро на колбасу.
Потом поросенка заботливо уложили на кучу соломы в центре двора и подожгли, а чтобы туша засмолилась равномерно и не сгорела, время от времени переворачивали. Готового подкопченного поросенка, шустро сменившего цвет кожи на черный, бабы стали скоблить ножами и обмывать горячей водой. Мужики деловито взялись разделывать тушу: для еды использовалось все, включая мочевой пузырь.
От сильного запаха паленой щетины кошка в доме будто взбесилась – чуя свежую кровь, она бегала возле двери, мяукала, просовывала лапу в щель под дверью и безуспешно пыталась дотянуться до чего-то, как ей казалось, близкого, но на самом деле происходящего далеко на заднем дворе.
Когда Катерина накинула тулуп и вышла во двор, вся семья уже выбирала внутренности из белого, только что вымытого гладкого тела поросенка.
«Точно жертву приносят», – пронеслось в голове Катерины.
Как раз достали сероватую неровную косу
[36] – она оказалась длинной, к долгой зиме.
Снег по центру двора-жертвенника был красным от крови. Особенно насыщенным, черным он казался возле самой туши. А далее от нее отделялись цепочки красных, переходящих в розовое, следов до дома и до бани.
Голова, окаймленная красным воротником, возлежала в сугробе и хитро щурилась. Проходя мимо, дети, наклоняясь, прикладывались к голове и жадно грызли хрящ в том месте, где еще только что находились мохнатые уши. Тут же, в ведре, стояла процеженная через решето кровь, которую слили из горла зарезанного поросенка.
Работали спешно и проворно, перебрасываясь шутками, мелькали ножи, которые разделывали тушу. Ловкие натруженные руки Дуськи метко и уверенно раскладывали парные куски по корытам и мискам: вот это – на жарёнку, то – на колбасу, а это – коптить.
Мать отправила Катерину вынести загодя припрятанную бутыль мутного белесого самогона.
Дед Комар сдобрил солью подкопченное черное свиное ухо и склонился над рюмкой:
– Ох, кости болят, кости выпить хотят!
Дуська отдала Глашке кусок мяса:
– На-ка, поди пожарь да на стол намечи.
Работа на сегодня почти закончилась: мясо и сало должны остыть – сегодня их уже трогать было без пользы.
На следующий день делали колбасу. Это умение, не типичное для тверской деревни, из родных белорусских краев принесла Дуська.
Катерина сидела рядом, до свадьбы готовить было нельзя, а Дуська тупым ножом скоблила на столе длинные скользкие поросячьи кишки, выделяя их коричневато-зеленоватое содержимое в ведро. Поросенка нарочно не кормили до забоя день, а то и несколько, чтобы мясо не пропахло. Сейчас предстояло действовать аккуратно, чтобы не порвать тонкие кишки, иначе приходилось отрезать продырявленный участок, а колбаса потом могла получиться слишком короткой. Затем эти уже готовые, розоватые полупрозрачные ленточки нужно было долго полоскать в корыте в студеной колодезной воде.
Федор принес тонкую лозу, на которую мать неспешно стала натягивать, как чулок, кишки и запихивать начинку – мясо и сало, еще с вечера накрошенные, посоленные и оставленные в сенях, чтоб застыли.
Катерина долго собиралась завести разговор, все выбирала подходящий момент и, когда отец вышел в сени покурить, наконец решилась:
– Мам, а что как счастья мне с ним не будет?
Мать раздраженно покачала головой:
– Да какое счастье твое женское? Замуж выйти, детей нарожать – вот тебе и счастье.
Дуська, и так не слишком любившая разговоры по душам, не хотела продолжать, но Катерина, помявшись, решила спросить о главном, что так тревожило ее в последнее время:
– А муж как же?
– А что муж? Нелегкая доля у меня – сама знаешь, я терпела от мужа, мать моя терпела, и ты терпеть будешь. Бабья долюшка наша такая.
– Александр не такой, как папка, он образованный, – удивилась Катерина.
– Поживешь с мое – увидишь, такой или не такой, – резко оборвала ее Дуська. – Все одинаковые. А мы терпеть должны.
Катерина удивилась: неужели это и есть вековая мудрость, тот секрет, который передается женщинами из поколения в поколение? Не может такого быть! Неужели и она, как все, как ее мать, непременно должна стать несчастливой?
