Несмотря на крепкий мороз, кое-где на перекатах Тьмы вода не замерзла, и слышалось заливистое журчание быстрого ручейка под тонким льдом. На обоих берегах уже горели костры, «чтобы Иисус, который крестился в Иордане, мог погреться у огня». Отец Ефрем отслужил водосвятный молебен, погрузил крест в воду и велел выпустить белых голубей – символ святого духа.
После освящения вокруг «ердани» началась суета. Крестьяне спешили поскорее зачерпнуть воды каждый в свою посудину. Верили: чем раньше, тем вода «святее». Самые смелые и отчаянные парни начали по очереди, подбадривая и насмехаясь друг над другом, скидывать одежду и погружаться в ледяную воду: в этот день простудиться нельзя. Трижды под «Отче наш» ныряли и тут же выбегали и кутались в тулупы с криками: «Ай, хорошо!». Девушки исподтишка посматривали на парней в мокрых нижних портках и торопились умыться в «ерданской» воде «для красы и чтобы личико было розовое».
После праздника старались как можно дольше не стирать: верили, что, когда в воду опускается крест, вся нечистая сила выпрыгивает из воды и сидит потом на берегу, дожидаясь, когда бабы принесут грязное белье, чтобы по нему, как по лестнице, снова спуститься в воду. Поэтому считалось, что чем позже бабы затеют стирку, тем больше нечистой силы сгинет от морозов.
Накануне Катерина с Александром вернулись после великого освящения воды и сели у себя во флигеле за стол как положено – с первой звездой. Постились – приготовили голодную кутью
[38].
Обедали теперь вдвоем во флигеле, а не на общей кухне вместе с остальными работниками, как привыкла Катерина. В этом уединении было что-то таинственное, понятное только им. Они часто смеялись, ребячились, подшучивали друг над другом, обсуждали новости, а иногда просто молчали, но и тогда им было хорошо. Катерина и Александр еще не успели насладиться, пресытиться друг другом, между ними не вспыхнуло еще ни одной серьезной ссоры. Влюбленные жили счастливо. Скоромные вечера
[39] проходили в ожидании – Катерина знала, что после ужина они торопливо лягут в пока еще холодную, скрипящую крахмальной простыней постель, Александр почитает вслух книгу, а потом станет осторожно, целуя, раздевать. Она наконец почувствовала, и теперь предвкушала эту близость, томилась от нее и знала, что он тоже думает об этом. Ни один жест, взгляд, намек не выдавали, что произойдет между ними дальше. Но эта тайна, чаяние близкого наслаждения, еще больше сближала их.
Катерина с улыбкой вспоминала о гадании в Сочельник – ведь и правда суженый оказался из Новгорода, как раз из той стороны, куда показал валенок. Ну а то, что гадание предсказало, будто счастья ей не будет, – глупости. Доказательство этому? Благодать, которую она постоянно, день за днем, ощущала и которая только множилась в ней.
Только Николай и его болезненный взгляд омрачали ее беззаботную радость. Он смотрел так, что Катерина ощущала себя виноватой. Словно видел на ней отпечатки рук Александра, чувствовал его запах, оставшийся на ней после ночи, и было в этом что-то плохое, порочное, словно она не имела права быть любимой собственным мужем. Катерина стала избегать встреч с Николаем.
Клопиха не упускала возможности уколоть Катерину и сделать ее радость не такой очевидной и раздражающей.
Накануне Богоявления, чтобы «оградиться от посещения бесовского», экономка поставила мелом на всех дверях, оконных рамах и стенах крестики. Только флигель управляющего обошла стороной. Это расстроило Катерину. Несмотря на то, что Катерина заботилась о Наташе, тревожась о ней, как о родной, без устали помогала Агафье на кухне, никогда не сидела без дела по вечерам, занимаясь шитьем и штопкой, Клопиха все равно гневалась. Теперь, когда Катерина вышла замуж, экономка всем видом показывала, что считает ее недостойной Александра, необразованной крестьянкой, которая пользуется своей красотой и доверчивостью мужчин. И, будь ее воля, она, Клопиха, многое рассказала бы Александру, особенно про Катерину и Николая.
Александр, заметив, как печальна Катерина, расспросил ее. Она, как повелось между ними, не утаивая, рассказала про кресты на дверях. Александр со свойственным ему мальчишеским пылом высмеял экономку: снова старуха со своими поверьями. В шутку рассказал Николаю. Но тот в ответ неожиданно рассвирепел, схватил мел и размашисто отметил все двери и окна флигеля огроменными крестами. Катерина обрадовалась: Николай на ее стороне, что бы ни случилось. Жаль только, что Саша не догадался так сделать, – кольнуло ее сердце.
В желании соблюсти традиции Клопиха была не одинока. В Навечерие все село занималось очень важным делом: заготавливали крещенский снег. Бабы сгребали его со стогов и бросали в колодцы, чтобы те не пересыхали в случае летней засухи, добавляли в корм скоту «от всякой хвори», забивали в бочки в банях, чтобы хранить этот растаявший снег весь год и лечиться им. Девки умывались – добавляли себе красы, а старухи собирали снег, чтобы отбеливать холстину. Никто не оставался в стороне.
Во многих домах, чтобы увидеть Крещение Господне, ставили на стол чашу с водой и ждали, когда ровно в полночь вода начнет колыхаться. Верили и божились, что правда: в эту ночь открывалось небо, как врата к Господу, и о чем открытому небу помолишься, то и должно было сбыться.
Вернувшись после крестного хода домой с Великой агиасмой
[40], работники во главе с Николаем приступили к праздничной трапезе. Начали с испеченного накануне печенья – крестов, запивая их освященной водой и нахваливая кухарку. Все печенье поначалу было именным – Агафья ножом пометила каждое особым тайным, одной ей известным символом. Как испеклось – такой жизненный крест придется нести в этом году человеку. Если получилось золотисто-румяным, то и год будет удачным и благополучным. А вот если растрескалось – к трудностям, переменам в судьбе. Но если крест вышел горелый или непропеченный – ждали беды, болезней. В этом году вся выпечка, включая крест самой Агафьи, растрескалась и подгорела. Расстроенная кухарка, задумавшись, вышла на улицу и потихоньку, никому ничего не сказав, скормила все неудавшееся печенье курам, чтобы «избыть» горе, хотя на Крещение кур обычно не кормили, чтобы те не копали летом огороды. Бог с ними, с огородами… Такого с ней никогда не случалось, чтобы вся выпечка не удалась. «Видно, – думала Агафья, – тяжелый год предстоит для всех». Что же ждет их? Агафья снова замесила тесто, уже не помечая, – и следила за крестами неотрывно, пока те не вышли румяными и пропеченными. Именно их кухарка и подала на стол.
Николай, пока все сосредоточенно ели, внимательно рассматривал Катерину. В последнее время она избегала его – уже несколько недель не попадалась на глаза. Но как она изменилась! Семейное счастье ли так повлияло? Налилась цветом, движения ее стали более плавными, аккуратными. Взгляд преобразился: стал мягче, на щеках появился румянец. Николай вдруг понял: она беременна. Но сама она еще не знала, что носит под сердцем ребенка. Сашка, этот мальчишка, еще не догадывается об их грядущем семейном счастье! Ну что же – это ожидаемо, они муж и жена. Пока он долгими мучительными ночами один лежал в холодной постели, этот нелепый романтик любил ее, владел ею! И вот оно – свидетельство! Но почему же так скоро, когда не успел еще смириться с тем, что она никогда не будет принадлежать ему, когда все еще думает о ней? Настроение у Николая испортилось. Он увещевал себя, что все так, как должно быть, но хотел, чтобы эта трапеза скорее закончилась и можно было бы спокойно уйти в кабинет и побыть там в одиночестве. Однако каждый год на Крещение он устраивал праздничный обед. Ушел бы сейчас – обидел бы их, не уважил тех, кто много лет работал на него и на его семью, особенно в эти непростые времена, когда помещиков ни в грош не ставили. Николай решил остаться и продолжить беседу как ни в чем не бывало, не теряя лица.
