– Скажи Егоровне, что лошадь нужно посмотреть – она поймет!
– Да что сделается от родов бабе? Хоть корова вырасти у ней в пузе – и та выскочит, – с досадой сплюнул Ермолай и поехал за повитухой.
Николай, хладнокровно воспринявший весть о войне, в первые минуты схваток Катерины тоже растерялся. Сейчас, после слов Ермолая, опомнился, засуетился:
– Черт! И Петр Петрович как раз в Старицу поехал. Давайте-ка ее наверх, в мою спальню.
Катерина, хоть и мучилась от боли, стала противиться:
– Нет, Саша, вези меня домой!
– Куда? Ты еще по дороге, не дай Бог, родишь!
– Неудобно это! – Мысль о том, чтобы рожать в постели Николая, показалась ей противоестественной, дикой.
– Ничего, как барыня рожать будешь, – успокаивала Агафья.
Николай подхватил ее под одну руку, Александр – под вторую, и мужчины повели стонущую Катерину в спальню.
Со словами: «Помогай, Бог, трудиться!» скоро пришла Егоровна. Николай и Александр вышли, оставив Катерину с повитухой и Агафьей.
Катерину переодели в чистую рубаху, распустили волосы и дали выпить крещенской воды. Клопиха помогать в родах не пошла, но, сама мать, сжалившись над страданиями роженицы, зажгла во всем доме перед иконами Сретенские и Пасхальные свечи. Детей приказала увести в дальний конец дома.
– Эх, бабья мука. – Егоровна начала растирать живот и спину Катерины коровьим маслом. Зажгла в изголовье веточку полыни.
Николай с Александром отправились дожидаться в кабинет, но и туда из спальни явственно доносились крики Катерины. Каждый раз лицо Александра искажалось:
– Не могу это слышать. Все я виноват!
Николай спокойно принес водки, налил, заставил Александра выпить и закусить огурцом.
– Бедная Катенька, жена моя, – заплакал Александр.
Николай достал портсигар, закурил и подошел к окну. Боялся, что Александр догадается о его чувствах: он готов был бежать к Катерине, помогать ей, держать за руку.
Катерина кричала. Было слышно, как ее под руки, что-то приговаривая, водили по комнате. «Ты все равно потеряешь его», – зловеще стучали в ее ушах слова ведьмы.
– Господи, возьми меня, меня, грешную, но спаси его! – взмолилась Катерина.
– Отоприте все замки, откройте двери! – распорядилась Клопиха, прибежавшая на крик.
Александр с Николаем бросились открывать все сундуки, шкафы и двери в усадьбе.
Было за полночь. Роды затягивались – ребенок не появлялся. В кабинет пришла измученная Агафья:
– Ехайте к батюшке – пусть Царские врата откроет и молебны прочитает святым Варваре и Катерине.
Александр в забытьи сидел за столом. Николай подхватился:
– Я сам, ты тут оставайся!
Николай понимал: если повитуха попросила открыть Царские врата, да еще посреди ночи, дело плохо – Катерина не могла разродиться.
Пока Николай ездил в церковь, Катерину заставляли ходить вверх-вниз по лестнице, дуть в бутылку, окатили ледяной водой из ушата. Ничего не помогало: схватки затягивались.
Когда Николай вернулся, Катерина все еще не родила. Александр в оцепенении сидел в кресле: страх потерять жену, ее крики за стеной обездвижили его.
– Вот что, барин, – мокрая от пота Агафья вошла в кабинет. – Ты зайди в спальню-то. Есть такое средство. Она тебя напужается и родит – повитуха так велела. А ты, – она кивнула на Александра, – снимай штаны и переодевайся во все женское, Катьке легче рожать будет. – И Агафья бросила в него что-то из своей одежды.
– Правда? – не понимал Александр.
– Егоровна приказала – правда.
Александр стал послушно стаскивать штаны. Николай поплелся за кухаркой в свою спальню. Спальню, куда он надеялся привести Катерину в качестве своей жены. В спальню, где она должна была рожать его детей. И вот она здесь, рожает. А его, Николая, ведут сюда в качестве пугала, чтобы она скорее родила.
Катерина, лежа в кровати, слабо стонала. Силы ее были на исходе. Увидев Николая, она всполошилась:
– Ай, нет! Уведите его! Пусть не смотрит!
– Тужься, тужься! – закричала на нее Егоровна. – Ах, молодец! Вон головка пошла!
– Все, уходи, уходи, барин! – стала выпроваживать его Агафья.
Выходя за дверь, Николай услышал на спиной детский плач.
– Мальчик, здоровенький, – объявила повитуха.
Николай закрыл за собой дверь. Ну вот и все. Сделал свое дело. Она жива. Ребенок здоров. Она теперь мать. Слава Богу за все.
Катерина смутно видела, как ее и младенца окропили святой водой. Потом ребенку перерезали серпом пуповину, перевязали материнским волосом. Повитуха облизала голову ребенка, сплевывая на левую сторону – «чтобы спокойный был». После этого Егоровна с помощью Агафьи стала обмывать его в воде, куда положила соль, куриное яйцо и серебряную монету – от болезней, чтобы был здоровым, белым, чистым и богатым.
Купая, Егоровна приговаривала: «Мыла бабушка не для хитрости, не для мудрости, мыла ради доброго здоровьица, смывала причище, урочище, призорище».
После купания новорожденного завернули в рубаху Александра, «чтобы батя любил». И вот ребенок с усердием сосал грудь. Крепенький – так сильно вцепился в нее. Катерина с удивлением рассматривала сына: крупный, длинненький, не верилось, что он мог помещаться у нее в животе. Она с нежностью провела кончиками пальцев по его еще мокрым волосикам – их оказалось много, они были темными, и там, где пушок уже высох, стал заметен медный отлив. «Похож на отца», – с гордостью подумала Катерина.
Она почти не чувствовала, как Егоровна извлекала послед, приговаривая «кыс-кыс-кыс» и подергивая пуповину.
Агафья позвала Александра и, вручив ему горбушку хлеба с солью и перцем, наказала:
– Чтоб знал, как горько и солоно пришлось Катьке!
Александр, сам себя не помня, все еще пьяный и нелепый, в женской одежде, проглотил хлеб, не поморщившись, и дрожащими неловкими руками взял ребенка на руки:
– Мой сын! Ты – Сандалов! Запомни это!
Катерина засмеялась. Боль ушла. Словно не было всех этих мучительных часов, пока она находилась на краю, на грани жизни и смерти. Наступило облегчение, душа наполнилась тихой радостью.
Пришел Николай и заглянул в спальню:
– Ну, можно и мне на богатыря посмотреть?
Александр торжественно передал ему ребенка:
– Вот. Знакомьтесь – это Александр.
– Александр? Как и ты? – удивился Николай. «Ох, как похож на отца – ничего от Катерины», – кольнуло его.
– Да, у нас в семье старшего сына как отца называют – традиция такая. Вот и я Александр Александрович, и он Александр Александрович.
