– Да я же не знаю ничего, неграмотная я, да и Саша у меня на руках. Оставьте Ермолаю или еще кому из мужиков.
– Не могу. Кого призовут, кто пьет, а кто и нарочно все загубит. Кроме тебя, некому, Катерина. Мать старая уже, а вот Павел поможет тебе – я поговорил с ним.
– Да кто же меня слушать станет, управляющего в юбке?
– Будут слушать. Времена тяжелые грядут. Тем, кто останется, работа понадобится. Главное, чтобы не всех на фронт забрали. А там уж будь как будет.
– Не справлюсь я, подведу вас.
– Прошу тебя. Не могу допустить, чтобы здесь все погибло, понимаешь? Это дом и земля моих предков, моего отца, деда, прадеда. Меня могут убить на этой войне, да и, скорее всего, убьют. Но я хочу уходить и знать, что здесь, дома, все по-прежнему. Что здесь пашут, сеют и жнут, как это было здесь век назад. Что после войны сюда смогут вернуться мои дети, расти здесь, взрослеть, жениться, рожать своих детей. Понимаешь? Только ты можешь справиться. Знаю, страшно, но уверен в тебе – я знаю тебя лучше тебя самой!
– Не говорите так.
– Всегда говорил это, Катерина. И сейчас повторю.
Катерина встала, собираясь уйти. Николай поспешно остановил ее:
– Нет-нет, останься – тебе нечего бояться. Я не забыл, что ты любишь мужа и не нарушишь своей верности. Да и мне это ни к чему – еще тяжелее будет уходить, зная… Впрочем, опять не о том. Соглашайся, прошу тебя.
– Как я могу? На то муж мой согласие должен давать. Как он скажет – так и будет.
– Так ведь он согласен!
– Как так?
– Да вот, смотри – письмо его. Вот он пишет. – И Николай стал зачитывать письмо Александра: – «…На все воля ваша, Николай Иванович. Если вы считаете, что Катя сможет управлять, то пусть управляет. Все лучше, чем пьяный Никифор или вор Лука».
– Правда так написал? Когда?
– Правда. Вот смотри. – Николай протянул ей письмо. – Это он мне еще из Твери на письмо мое ответил. Я все ждал, как события повернутся.
– Вы же знаете, что я не смогу прочесть.
– Тогда поверь мне – это его слова. А насчет грамотности… Ты же помнишь, что мы выучили тогда? Печатные буквы? Слоги?
Катерина замялась.
– Помню.
– Так вот я буду писать тебе по-простому, печатными буквами. И ты мне так же отвечай.
– Хорошо, барин.
Николай улыбнулся:
– Рад, что ты согласилась. Слава Богу.
– Вы ведь не просто так помогаете, да?
– Что ты имеешь в виду?
– Вы хотите, чтоб я в усадьбе оставалась: знаете, что все Сашины деньги ушли на покупку хутора и что на одно пособие нам с сыном не выжить.
– Нет-нет, даже не думал об этом!
– Я не забуду того никогда.
Сердце Катерины сжалось. Она понимала, что, возможно, никогда больше не увидит Николая. Того, кто так много значил в ее жизни, больше, чем она сама хотела. Николай стоял совсем близко – до Катерины доносился запах знакомого одеколона. Она видела, как он взволнован, ждет чего-то. Чего же? Да, конечно, им нужно попрощаться. Но как? Как барин и работница? Это было бы правильно. Но ее непреодолимо тянуло к нему, хотелось, чтобы он обнял, как раньше. Хотелось почувствовать себя защищенной от невзгод, в безопасности. Но в то же время она боялась: не разожжет ли это страсть, которая, как она чувствовала, все еще тлела между ними?
Катерина медленно подошла к Николаю и протянула свою руку. Он в ответ подал свою, но не выдержал и притянул Катерину к себе:
– Девочка ты моя, моя бедная девочка. Я знаю, ты выдержишь, ты все выдержишь.
Наступало время кормления, и Катерина почувствовала, как прибывает молоко, проступает, расползается своими щупальцами под платьем зловещим пятном. Еще немного, и она намочит им его китель. Катерина заплакала – нужно уйти, оторваться от него, но не было сил. Она почувствовала, что готова умереть здесь и сейчас, лишь бы остаться стоять вот так, в объятиях Николая.
– Иди, прошу тебя, уходи, не рви мне душу, – первым опомнился Николай.
– Да, Николай Иванович, – утирая слезы, Катерина побежала к сыну, которого давно нужно было кормить.
Утром 1 октября Николай с Павлом отправились в Старицу. По дороге заехали к матери в Малинники, чтобы оставить там Наташу и Никиту. Настроение у Николая было подавленное, а Павел острил и сыпал шутками – в тридцать восемь лет его не должны были призвать.
Николай мысленно прощался с Берновом, с детьми, которые сонно тряслись с ним в повозке. Как уберечь их от беды? Как вернуться к ним живым?
Татьяна Васильевна встретила их подчеркнуто равнодушно – и сыновья поняли, что мать не хочет показывать свой страх перед ними. Но было заметно, что она не спала всю ночь: выдавали красные, опухшие от слез глаза.
Говорили, как всегда, об урожае, о хозяйственных делах. Про войну не произнесли ни слова. Провожая сыновей, Татьяна Васильевна все же вынесла икону и, всхлипывая, благословила Николая Георгием Победоносцем. Затем подала ему суконный мешочек с золой и кусочек рябиновой коры:
– Храни тебя Господь, Никола! Детей твоих догляжу – не беспокойся. Бейся как волк, как настоящий Вольф, и скорее возвращайся домой. Тяжело мне будет, старухе, без тебя. Один раз насилу дождалась – все глаза просмотрела. И сейчас не подведи.
– Конечно, вернусь, мама, ты же меня знаешь, – ползком приползу в мое Берново.
– А ты проводи его и заезжай ко мне, утешишь мать, – сказала она Павлу.
– Так там самогон у меня стоит как раз…
– И слушать не хочу! Заедешь! – резко оборвала его мать.
Повозка тронулась. Мать пошла за ней в слезах:
– Никола, сынок! Ох, горе мне горюшкооо!
В Старице перед зданием уездного по воинской повинности присутствия разместился призывной пункт. На площади в нетерпении толпилось, нервничало и пахло несколько сотен мужиков разных мастей и возрастов. Многие, пьяненькие после шумных проводов, едва держались на ногах. Кто-то делано зубоскалил, бодрился, но остальные шикали на таких: не мешай!
Председатель присутствия, Сергей Головин, уездный предводитель дворянства, с крыльца зачитывал списки призывников. Слышалось, как он шелестит бумагой, – мужики, затаив дыхание, боялись пропустить свою фамилию.
Дошла очередь до Николая. Как и ожидалось, он оказался в списке призывников. Но вдруг назвали и Павла.
– Как? У меня как раз самогон… И как я скажу Фриценьке? – недоумевал Павел.
Кто-то из мужиков, проходя мимо, сказал Павлу:
– Не грусти, братец, Бог милостив.
Павел все еще не мог прийти в себя:
– Ни с женой, ни с матерью не попрощался, указаний дома не оставил… Как же так?
