Бабы замолчали. Каждая задумалась о том, что ждет ее после войны, вернется ли ее муж, и если да, то как будет относиться к ней. Все они почувствовали вкус свободы и не хотели, чтобы их положение было таким же, как до войны. Катерина задохнулась от возмущения. Вспомнила, как смотрел Ермолай, когда она взбиралась на коня, как ухмылялся и сплевывал вслед. Как мерин не хотел слушаться. Она почувствовала, что ярость закипает где-то в горле так, что невозможно дышать.
– А ну-ка, бабы, хватайте его! – неожиданно для самой себя закричала Катерина. Слова мужика и то, что бабы не ответили ему, еще больше распалили ее.
Бабы, удивленно переглянувшись между собой, припустили за хромым. Мужик испугался:
– Пустите, дуры! Эй, вы чаво?
Бабы притащили его к почте. Мужик вырывался.
Катерина попыталась увещевать мужика:
– Ах ты! Мы ж не для себя, для детей!
– Суки вы, как одна! – сплюнул мужик, все еще пытаясь освободиться.
Катерина скомандовала:
– Вяжи его, бабы!
Бабы живо связали его своими поясами и лентами – у кого что было.
– Что, дуры мы? Конец царству? Э, нет, все только начинается, – сказала Катерина.
– А ну отпускай, я сказал! А не то… – вызверился хромой.
– И кто ж тебе право такое дал, командовать тут? – вступилась Пелагея.
– А то, что я мужик, а вы, – он снова сплюнул, – бабы!
– А ну сымай с него штаны – посмотрим, какой ты мужик, – скомандовала Пелагея. Одобрительный гул пронесся в толпе.
Мужик всем телом стал извиваться в цепких бабьих руках, взмолился:
– Отпустите, бабоньки! Не со зла я вас! Война проклятая виновата!
Но дело было сделано.
– Ну, и кто тут баба? – Пелагея презрительно показала пальцем на сморщившийся посеревший отросток.
Солдатки засмеялись:
– А разговоров-то было!
– У, я вас! Каждую выловлю! – кричал хромой.
– Выловить-то выловишь, ну а дальше-то что? Отпустите его, пусть идет себе. Но другим передай: кто будет мешать нашему сходу, – с каждого штаны сымем. Ты понял? – сказала Катерина.
– Понял, понял я. – Хромой быстро натянул штаны и заковылял, задыхаясь, прочь.
– Дышит, как на бабе! – понеслось ему вслед.
– Бежит, как настеганный, – смеялись бабы.
– А и бедовая ж ты, Катька! Пойдем мы на тебя работать, – протянула руку Пелагея. Остальные солдатки согласно закивали.
Молотили в восемь цепов. Золотисто-сероватые снопы разостлали в посад: в два ряда, колосьями друг к другу. Катерина встала в начале, напротив статной, с высокой большой грудью Пелагеи. Продвигаясь вперед, восемь женщин одна за другой сначала ритмично били по колосьям одного ряда, а потом, возвращаясь, таким же манером обрабатывали второй ряд. После этого снопы переворачивали и снова проходили по ним тяжелыми цепами.
Работа была тяжелая, мужская. После одного такого прохода у Катерины, за несколько лет отвыкшей от тяжелой физической работы и не так давно родившей, закружилась голова. Ручка цепа в первую же минуту до крови содрала кожу на ее нежных руках, спина вспотела. Силы были на исходе, а впереди предстоял еще целый день. Но она понимала: сдаваться нельзя, все бабы смотрят на нее, оценивают, и от того, как она себя сейчас покажет, зависит многое – примут ли они ее за свою, придут ли снова помогать. Ведь деньги, которые она обещала им, были не главным. Главным было то, что она сама пришла к ним, попросила, и сама на равных с ними работает, что она такая же, как они, солдатка из простых.
Пелагея топором перерубила перевязи на снопах. Развязанные снопы снова стали молотить. Потом граблями разворачивали снопы внутренней частью наружу и снова молотили. Оставшуюся после обмолота солому ворошили граблями, поднимали и на вилах относили в сарай. Колосья, которые остались, сгребали в середину и обмолачивали цепами, выбивая из них скудное, последнее, но от этого не менее драгоценное зерно.
Как только заканчивался обмолот одного посада, бабы приносили новые снопы и начинали снова.
К вечеру Катерина не чувствовала своего тела. В чем была, она, грязная и пыльная, не поужинав, не взглянув на Сашу, легла спать. Она не заметила, как от напряжения у нее начались месячные. В одночасье пропало и молоко. Но впервые за эти несколько месяцев Катерина не просыпалась до утра и спала как убитая. Агафья, видя, как тяжело ей дается работа, сбегала в село и нашла кормилицу для Саши.
Обмолот длился еще месяц. За это время Катерина втянулась в работу: руки у нее огрубели, спину больше не ломило, как раньше. Солдатки, убедившись, что Катерина «своя», приводили новых солдаток, своих подруг, работа пошла быстрее.
В ноябре Катерина смолола зерно и выгодно продала муку армии – рассчиталась со своими работницами. На все работы теперь у нее была помощь – солдатки: они трепали лен, перевозили сено с лугов.
Вскоре пришло письмо от Николая, где он написал, что, как и ожидалось, служит на Балтийском флоте. Он не спрашивал Катерину об усадьбе и о том, как ведутся дела его, интересовался лишь ее здоровьем и маленьким Сашей.
А в начале декабря прилетела весть: Павел, которого отправили в инженерно-технический батальон 2-й армии на Восточный фронт, был убит в ноябре под Лодзью.
Татьяна Васильевна, которая и так корила себя, что не успела попрощаться с сыном, слегла. Не дожив до Рождества несколько дней, умерла.
Катерина, не дожидаясь указаний от Николая, в тот же день забрала Наташу и Никиту обратно в Берново: ближайшая родственница, старуха Юргенева в Подсосенье совсем выжила из ума, а Фриценька, целиком погрузившись в траур по Павлу, в Курово-Покровском детей видеть не желала.
От Александра писем все не было.
Глава 5
Шел 1917 год. Всю зиму, пока не начались работы в поле, шили.
Материал присылала жена тверского губернского предводителя Ироида Ивановна Менделеева, а Катерина вместе с другими солдатками мастерила теплые рубахи и кальсоны для солдат. За работой Катерина беспрестанно думала об Александре: а вдруг именно ему достанется эта рубашка? Писем от него не приходило с начала войны, как, впрочем, и похоронки. Но Катерина верила, что муж жив: если бы с ним случилось что-то плохое, она непременно почувствовала бы это, ведь они – одна плоть.
На Сретение Катерина вернулась из церкви с освященной водой и уселась помогать Агафье лепить из теста жаворонков – к скорому приходу весны. Весну вообще-то никто не ждал, ничего хорошего она не предвещала – снова тяжелая посевная и снова неизвестность. Жаворонков пекли для детей, чтобы порадовать их: не все же одни разговоры про войну и голод. С утра Агафья со своим «Кузьма-Демьян, матушка, помоги мне работать!» замесила тесто на талой воде. Пшеничной муки для жаворонков уже давно не осталось, решили испечь из ржаной.
