Александр тем временем спустился на улицу. Катерина подала ему Сашу, Глашу и наконец Колю. Было морозно. Александр и дети босыми стояли на снегу.
«Мы замерзнем здесь, никто не поможет. Даже если заметят с пожарной каланчи в Щелкачеве, то добираться им долго», – подумала Катерина.
– Держи, я сейчас. – Она передала браунинг в окно Александру.
– Агафья, подавай матрасы и одеяла. – Катерина стала в суматохе бросать вещи в окно. Сняла со стены икону и тоже бросила на снег. Александр держал Митрия на мушке.
Вдруг матица затрещала и стала крениться вниз.
– Прыгай! – закричала Катерина Агафье и прыгнула в окно.
Оказавшись на снегу, обернулась. Агафья исчезла. Через секунду послышался треск – матица, державшая потолок, упала, увлекая за собой огонь с чердака в комнату.
– Агаша?!
– Катя! А-а-а! Горю! – донесся истошный вопль Агафьи откуда-то из глубины комнаты.
– Агафья! – Александр бросился к окну, потянулся, чтобы заглянуть в комнату, но пламя уже полностью охватило дом.
Митрий, увидев, что Александр больше не держит его на прицеле, побежал в лес.
– Агаша! – истошно кричала Катерина и вырывалась, пока Александр и Саша удерживали ее. Агафья не отзывалась. Огненный венец стоял над домом вместо крыши. Страшно, не своими голосами, как люди, орали животные.
Александр босиком по снегу побежал, сбил камнем замок и открыл двор, на крышу которого уже успело перекинуться пламя. Ошалевшие от страха животные стояли во дворе и не выходили. Александр забежал внутрь и с трудом вывел лошадь, потом вторую. Коровы ни в какую не хотели выходить. В это время на санях приехало четверо мужиков из Заречья, первые, кто увидел пожар. С трудом вытолкали корову, но вернуться за второй и выпустить из загона свиней уже не смогли – занялось сено под крышей, повалил страшный черный дым, и через несколько минут крыша двора жалобно затрещала и рухнула.
Нестерпимый жар шел от дома – Катерина с детьми босые стояли на матрасе в одних ночных рубашках, и им не было холодно. Тошнотворно, невыносимо пахло паленой шерстью и горелой плотью. Катерина с надеждой смотрела на дом и все ждала, что оттуда выйдет Агафья, живая и невредимая…
Вскоре на санях примчались на подмогу еще люди. Кто-то дал тулуп и валенки Катерине. Знакомая солдатка сняла с себя платок, чтобы закутать Глашу. Кто-то протянул одежду Коле, которая оказалась непомерно велика, зато грела.
Спасать стало уже некого и нечего. Дом, целиком охваченный пламенем, быстро догорал, отдавая свое последнее тепло людям, которые его любили.
Один из мужиков подошел к Александру:
– Вот и сгорел ваш футор… Там, эт самое, в Бернове часть дома пустует – хозяева бросили, уехали в город, да не добрались, померли от тифа у родственников под Старицей. Так ты своих туда отправляй – дом-то ничейный.
Александр договорился, что сейчас же Катерину с Глашей и Колей отвезут в этот дом, а сам с Сашей и мужиками отправился в лес догонять лошадей, которых удалось вывести из хлева. Испугавшись огня, лошади, не разбирая дороги, скрылись в чаще. Их необходимо во что бы то ни стало найти, пока на след не напали волки.
Катерина смотрела на все еще затухающее пепелище их дома и вспоминала тот день, когда Александр впервые привез ее на хутор. Как счастливы они были тогда! Она надеялась, что в этом доме они состарятся, здесь вырастут их дети. Но от этих мечтаний оставался лишь пепел, погребая под собой Агафью, подругу, заменившую ей мать.
Дом стоял в самом центре Бернова на площади с памятником Александру II, напротив Успенской церкви и кладбища со старыми барскими и священническими могилами.
Высокий, раскидистый, составленный из двух ладных срубов на первом этаже, с большим мезонином на втором. Крыши дома и двора, примыкавшего к нему, были покрыты посеревшей от дождей и ветров дранкой. Дом казался мрачным, неприветливым. Часть его занимала кожевенная мастерская с отдельным крыльцом, в мезонине располагался архив волостного суда, а в правой части теперь предстояло разместиться Сандаловым.
Катерина с Глашей на руках и с Колей, который испуганно семенил следом, ухватившись за подол материной ночной рубашки, взошла на крыльцо и толкнула массивную деревянную дверь с кольцом. С опаской переступила через порог, дверь со скрипом захлопнулась, лязгнув в напутствие железом. В длинном коридоре было темно – свет поступал лишь через маленькое с разбитым стеклом окошко над дверью. Коля от страха заплакал и еще крепче ухватился за подол. Катерина на ощупь, кончиками пальцев касаясь скользких бревен, отполированных руками точно так же бредущих во тьме бывших жильцов, дошла до двери в правую половину, обитой для тепла паклей и покрытой поверх тканью от старого полосатого когда-то матраса.
Катерина потянула дверь на себя, и в нос ударил запах слежавшейся земли и сырости. В доме, очевидно, давно не топили. Катерина зашла, перекрестилась на четыре угла и осмотрелась. Вот кухня, где ей теперь предстоит вести хозяйство. Огромная, давно не беленная, закопченная печь с прислоненными к ней ухватами, продолговатый, грубо сколоченный деревянный стол с длинными широкими лавами вокруг него. В углу над столом – сиротливый гвоздь, на котором когда-то висела икона.
Катерина, положив спящую Глашу на ворох тряпья, брошенного у входа, затопила печь. Та ответила ей гостеприимной тягой, и огонь быстро разгорелся. «Признала хозяйку», – радостно подумала Катерина и ласково провела рукой – нужно несколько часов, чтобы давно не топленная печь начала отдавать тепло.
Катерина нашла деревянную узорочную солоницу и посыпала по обе стороны порога со словами: «Солюшка, сохрани дом от горюшка, будь дому порогом, а семье – оберегом».
Коля забрался на лавку и стал стучать со столу – проголодался. Но кормить его было нечем.
Катерина прошла в комнату. Свет почти не попадал сюда через окна с мутными стеклами, засиженными мухами. «Надо помыть», – по-хозяйски отметила про себя Катерина. Подоконники и пол были сплошь устелены черными катышками мышиного помета и засохшими мухами. Катерина брезгливо поморщилась – не любила и боялась мышей. Слева от двери ютились железная узкая кровать и небольшая печь – место большухи
[46]. В углу, рядом с печью, прикрытые обрывками лоскутков и бумаги, барахтались розовые, новорожденные мышата. Катерина задумалась: что же делать с ними? Выбросить на мороз? Она тут же подумала о своих детях, которые оказались вот так же оставленными на морозе, поежилась и отвернулась.
Затопив вторую печь, Катерина перенесла Глашу на кровать – она, несколько раз чихнув, повозилась и снова заснула, не подозревая, какое испытание выпало на долю ее семьи.
Посередине комнаты возвышался большой круглый резной стол. «Наверное, из усадьбы, – подумала Катерина. – Хорошо, что мебель осталась от бывших хозяев, а то так бы и спали покатом на полу». Все любимые вещи сгорели, включая резную колыбель, в которой выросли двое сыновей. Но Катерина не сожалела о пропавших вышитых с любовью подушечках, стеганных ее рукой одеялах, вязанных крючком подзорах – словно их не существовало. Она радовалась, что муж и дети живы, и, сдерживая слезы, старалась не думать об Агафье, которую им предстояло похоронить. Об Агафье, которая многие годы жила рядом, которая принимала и помогала растить детей. Катерина знала, что сейчас не время горевать, она не имела права поддаться чувствам. Самое важное на сегодня было – накормить семью и сделать так, чтобы они не замерзли.
