Сделка состоялась. Пантелеймон поартачился немного из-за небольшой царапины на крышке, но все же согласился сегодня же привезти столько сена и зерна, сколько просил Александр.
– И муки мешок прибавлю – погорельцы вы все ж. Господь Бог сказал помогать, делиться, – провожал Пантелеймон, расплываясь в улыбке.
В этот же день Александр отправился в контору совхоза и устроился на работу счетоводом. Совхоз открыли в бывшей усадьбе Вольфов еще в 1918 году. Крестьяне возмущались: только удалось захватить барскую землю, инвентарь и скот, как большевики заставили все вернуть в государство, в совхоз. Еще тогда, как и многих бывших управляющих, Александра звали директором, но он наотрез отказался. Тяжело и унизительно было упрашивать Пантелеймона взять за бесценок вещи, а после этого идти наниматься к большевикам, в которых он разочаровался. Но выбора не оставалось – семью кормить было нечем: кроме тех спрятанных запасов зерна, солений из уцелевшего погреба, лошадей и коровы, у них ничего не осталось, а в совхозе платили продуктами.
Было Сретенье 1921 года. Саша и Коля весело бегали вокруг дома и грызли сосульки, которые отламывали от невысокой крыши двора. Глаша гулила в ветхой люльке, которую отдали добросердечные соседи. Александр работал в совхозной конторе через несколько домов по той же улице.
Катерина с утра сбегала в церковь и, вспоминая Агафью, пекла жаворонков, и по привычке повторяла:
Жавороночки, прилетите,
Красну вёсну принесите.
Всего пять – каждому по птичке. Теперь и она, отправляя лопату в печь, говорила: «Кузьма-Демьян, матушка, помоги мне работать!»
К окну подлетела синица и стала стучать клювом. Катерина подумала: «Ах ты, птичка-синичка, создание Божье. Какую весть мне несешь?» Вспомнилось ей Сретенье 1917 года, когда вернулся с войны Николай. Катерина, поддавшись воспоминаниям о былом, несмотря на праздник, готовилась белить печь: сначала слегка протопила три раза, дала немного остыть. Потом развела в корыте гашеную известь, раствор соли и добавила несколько яичных белков. Из пеньки скрутила кисть и начала белить. Дело спорилось. Печь, подсыхая, получалась белая, нарядная. Катерина любовалась – наконец стала привыкать к дому, наводя свои порядки, а тот благодарно принимал новую хозяйку.
Катерина запела:
В одну темну ненастную ночь
Бежала я лесом дремучим,
Бежала я рощей густой,
Бежала, на небо взглянула
И вспомнила дом свой родной.
Ох, на что мне зеленые рощи,
Для чего мне цвет голубой?
Как вспомню я милого речи,
Обольюся горячей слезой.
Вдруг послышалось, как кто-то взошел на крыльцо, открыл дверь, и из коридора донеслись знакомые шаги. Шаги хромающего человека.
«Нет, так не бывает», – подумала Катерина. В душе смешались радость и страх.
Наконец дверь открылась. На пороге в форме красноармейца стоял Николай.
– Ну вот и я. Снова на Сретенье. Встретились.
Катерина бросилась к нему:
– Да как же? Что же? – слезы мешали ей говорить.
Николай обнял ее. От него непривычно пахло дымом, керосином и дегтем.
– Я за тобой, Катерина. Времени мало. Собирайся.
Катерина отшатнулась:
– Как? Что ты? Я не могу!
Николай торопливо заговорил:
– Я вернулся за тобой. Слышал про все: про голод, про то, что творят красные. Бери детей – поедем. Я не могу без тебя.
Катерина заплакала. Тут, как будто чувствуя свою мать, в комнате закричала Глаша.
Николай снял шапку и устало опустился на стул.
– Ну, знакомь.
– Это Глаша. Я сейчас, покормлю только.
Катерина кинулась к Глаше, торопливо сунула ей грудь. Пока девочка жадно сосала, Катерина думала. О своей трудной жизни с Александром, об их непростых отношениях, о том, что от плохого питания у Коли кривые ноги и плохие зубы. Она смотрела на Глашу и размышляла, какой вырастет ее девочка, если голод продлится? Смогут ли они послать на учебу Сашу? Вспомнила о проданных обручальных кольцах, о своей мечте когда-нибудь учиться. Про Митрия, который гоголем продолжит ходить по селу, безнаказанно сгубив не одну жизнь, и который будет угрожать ей и ее семье. Про озверевшие лица красноармейцев, которые искали у них зерно… За окном послышались звонкие голоса Саши и Коли. Сыновья, прихватив ледянки – лукошки, смазанные снизу навозом и постоявшие на морозе, – шли кататься на горку. Она покормила Глашу и вышла к Николаю.
– Слишком поздно, Николай… Как я объясню детям? Что обменяла их отца на легкую жизнь? Они не простят.
– Они не выживут здесь, – перебил ее Николай. – Оглядись вокруг – как ты живешь.
– А как я буду жить, зная, что мой муж остался здесь один? Он же сгинет! Он ни в чем не виноват. Это же предательство.
Николай схватил Катерину за руки и стал их целовать:
– Одумайся, милая моя!
Катерина почувствовала на руках его слезы:
– Я знаю, что ты многим пожертвовал ради меня, что рисковал. Но я того не стою.
– Ты же погибнешь здесь, и дети твои тоже.
– Значит, такова воля Божия. Не могу я при живом отце тайком детей у него отнимать. А сама я без них не смогу.
– Скажи мне одно, – попросил Николай, – только одно. Ты любишь меня?
– Люблю, – прошептала Катерина.
– Значит, все не зря.
– Уходи же теперь.
Николай жадно прижался к ней губами. Он несколько лет мечтал об этом. Он верил, что сегодня она поедет с ним, что они никогда больше не расстанутся, но не мог забрать ее силой.
В коридоре затопали мелкие шажки, и через секунду вошел румяный после мороза Коля, в валенках, завернутый в старый поношенный засаленный тулупчик. Материнский латаный-перелатаный шерстяной платок на его голове перекрещивался на груди и завязывался сзади на поясе.
– А это кто? – спросил Николай, присаживаясь на колени и рассматривая ребенка.
– Это Николай.
– Хорошее имя…
На крыльце послышались шаги.
– Александр с работы вернулся, он теперь в совхозе работает, – чуть слышно сказала Катерина. Ее сердце бешено забилось, как тогда, когда Николай на коленях делал ей предложение в родительском доме.
– Мне сказали, он уехал в район, – упавшим голосом сказал Николай.
Дверь открылась. Александр, увидев Николая, от неожиданности замер, а потом бросился к нему:
– Радость-то какая! Николай Иванович! Вы почему здесь? Как? Вы же должны быть в Финляндии?
Николай обнялся с Александром:
