Николай разнервничался и устал. Чтобы немного прийти в себя и собраться с мыслями, решил закурить. Он думал о том, что не уедет завтра, снова пойдет к Катерине и будет ходить так каждый день, пока она не согласится. План безумный. Но еще большим безумием было вернуться сюда. Так что раз уж он рискнул, то должен идти до конца. Пламя зажженной спички осветило его лицо, и тут же перед ним возникла фигура:
– Дашь прикурить, барин?
Николай присмотрелся – перед ним, ухмыляясь, направив на него револьвер, стоял Ермолай.
– А я все думаю: кто же это так знакомо хромает? А это ты…
Николай промолчал. Понимал, что Ермолай сейчас поднимет шум и что, так или иначе, найдутся крестьяне, которые узнают его, несмотря на красноармейскую форму и сбритые усы. У него с собой документы на чужое имя, но вряд ли это поможет.
– Что ж ты вернулся-то? Эксплуататор. Тут уже нет ничего твоего. Или клад зарытый остался? Да, клад, больше тебе тут делать нечего, – вслух размышлял Ермолай.
– Как это ты еще по земле ходишь? – спросил Николай. Он думал сейчас, как бы выхватить из кобуры револьвер и выстрелить, но Ермолай держал его на мушке, не отрывая глаз.
– А что мне сделается? Я за Советскую власть, за правое дело. Такие, как я, сейчас нужны.
– Такие, как ты, всегда были, есть и уж наверняка будут. Имя тебе – Иуда!
– Так меня уже называли, – осклабился Ермолай, – ты лучше скажи, где клад искать, так я тебя отпущу.
– Пойдем – покажу. В усадьбе, – сказал Николай. Он понимал, что вряд ли сможет сбежать, и хотел в последний раз увидеть родной дом из белого известняка, который каждую ночь снился ему на чужбине, старую липу, поникшую у пруда.
– Так и я думал – нет никакого клада, – зло сплюнул Ермолай. – Всю усадьбу хорошенько обыскали. Я лично обыскивал – тут уж мне поверь. Провести меня хотел, падла!
Ермолай свистнул три раза – вдалеке показалось пятеро всадников.
Когда они подъехали, Ермолай ехидно процедил, показывая дулом на Николая:
– Вот он, правая рука фон Киша.
– Кто? – удивился Николай.
Один из всадников спешился:
– Давай документ!
Пока Николай доставал документы, Ермолай говорил:
– Да он это, он – узнал я его.
Красноармеец прочел:
– Волков Иван Николаевич.
– Я и говорю: Волков – он и есть подельник фон Киша, из его банды.
– Вяжи, – скомандовал один из красноармейцев. Николая обезоружили и связали. Вскоре подкатил еще один красноармеец на санях. Николая бесцеремонно бросили на них и повезли.
– Ну, бывай, барин, – осклабился Ермолай.
Красноармейцы радостно палили в воздух:
– Взяли! Взяли! Скоро всю банду схватим!
Николай, связанный, лежал в санях, пахнущих прелой соломой, и мысленно прощался с родными местами. Вот здесь, на этой дороге, которая ответвлялась на перекрестке, стрелял бекасов, а здесь однажды встретил огромного медведя-шатуна. А сюда его, еще мальчишкой, отец брал на охоту на тетерева. Николай понимал, что больше не вернется. Обернувшись, заметил, что на небольшом отдалении за ними едут еще четыре всадника. «Как всадники Апокалипсиса», – подумал он.
Показалось, что вдалеке, за заснеженными елями, он видит одинокого волка, который при свете луны следует за ним, провожает его. «Ты мой Вольф, мой волк!» – называла его мать. «Ах, мама, побывать бы еще хоть раз на твоей могиле!» – подумал Николай.
Доехали до Красного. Свет месяца зловеще поблескивал на винтовках красноармейцев. Все те же конники, которые задержали Николая, сопровождали сани. Возле Преображенской церкви из красного кирпича, похожей на готический собор, грохнул выстрел. Один из всадников, удивленно вскрикнув, рухнул, сбитый пулей. Николай увидел, как на снегу вокруг убитого расползается чернильная лужа.
– Засада! – закричал кто-то.
Кони заржали и заметались – было непонятно, откуда стреляют. Прогремело еще несколько выстрелов – со стороны старой усадьбы Полторацких. Красноармейцы поспешно укрылись за церковью. Сани оставили здесь же и начали отстреливаться. Примчались те четверо, которые держались всю дорогу чуть поодаль.
– Окружай, – тихо скомандовал один из красноармейцев, по-видимому командир. Трое остались охранять сани, а остальные во главе с командиром поскакали окружать усадьбу слева, с тыльной стороны.
Послышалась стрельба. Вскоре кто-то заорал:
– Взяли, взяли барона!
Со стороны усадьбы, подгоняемый тычками прикладов в спину, спотыкаясь в снегу, шел коренастый мужчина в красноармейской форме с погонами, с медалями на груди.
Командир нетерпеливо гарцевал на наезженной дороге:
– Ну вот и все, фон Киш. Теперь не сбежишь. Что с остальными? – спросил он у своих.
– Убитые.
– Двое остаются охранять трупы – их завтра заберем, а этого связать и в сани, – скомандовал командир. – Узнаешь подельничка?
Фон Киша связали и бросили в сани к Николаю. Николай узнал в нем бывшего старосту Бернова, Фрола Белякова. По удивленному взгляду Николай понял, что Фрол, или фон Киш, как он теперь назывался, тоже узнал его.
– Не мой это! – крикнул фон Киш. – Чего безвинного человека повязали?
Красноармейцы заржали в ответ и принялись на радостях палить, разъезжая вокруг саней и демонстративно целясь в головы арестованных. Разрядив оружие в воздух, наконец снова тронулись в путь.
– Узнал? – тихо спросил фон Киш.
– Да. А ты меня?
– Тоже. Только ты меня не знаешь – так тебе лучше будет, барин. – Эх, как глупо попались, – сокрушался фон Киш. – В темноте не заметили подкрепления, думали, что их всего пятеро, да в санях еще. Поторопились и поплатились за дурость свою. Тьфу!
Документы у Николая были поддельные, и он понимал, что в Старице, если состоится следствие, об этом узнают. «А может, нас там просто расстреляют… – думал Николай. – Прощай, Катерина! И прости меня. Я попытался…»
Прошел целый месяц тягостных ожиданий. Наконец Катерина узнала от Веры, что Николая в тот же вечер по наводке Ермолая взяли как подельника фон Киша, да и самого фон Киша схватили живым в Красном. В Старице фон Киш сбежал, а Николая отправили в Сибирь.
Катерина долго не могла опомниться, время для нее словно остановилось. Все стало безразличным: не хотелось приласкать детей, через силу вставала по утрам. Чаще всего, если выпадала свободная минута, смотрела в окно на дорогу, по которой ушел Николай. Ждала.
Катерина с Александром кое-как разговаривали только на людях и при детях. Вскоре удалось выкупить мезонин, и Александр теперь перебрался туда, изредка появляясь у Катерины, только чтобы поесть. Катерина мужа так и не простила.
