– Зачем же мучить меня этими разговорами? – устало спросила Катерина. Она не хотела вспоминать о Николае. Мысли о нем старалась гнать прочь, но они все равно настигали, не давали покоя. И вот теперь сын хотел разворошить былое. То, что принадлежало только ей одной.
– Потому что я хочу разобраться: можно всю жизнь любить одного человека или нет? Или любовь всегда рано или поздно проходит?
– Милый мой, у тебя молодая жена, красавица, любит тебя. Чего же еще ты хочешь?
– Не знаю я, мама. Мучаюсь, а почему – не знаю.
– Сынок… Всегда будет чего-то недоставать. Не пытайся переделать Паню. Ты встретил ее, женился. А хочешь разговоров о судьбах родины – ступай к друзьям, поговори с отцом, наконец.
– Мне кажется, что я больше не люблю ее, мама.
– Ну что ты, Саша!
– Так не порядочнее ли оставить ее, пока у нас еще нет детей? Она еще сможет найти себе хорошего мужа.
– А мне кажется, она счастлива с тобой.
– Ей немного от меня надо. Новая помада – и она довольна.
Звонко грохнула калитка – в сад прибежал взволнованный Коля. Он уже несколько недель гостил в Бернове, приехав в отпуск из Москвы.
– Война с Германией! Только что объявили, – глухо сказал он и сел на стул, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.
Катерина во все глаза смотрела на сыновей. Ей захотелось обнять их, укрыть собой, защитить. Она, еще ничего не зная, уже прощалась с ними.
Не в силах говорить, Александр, тяжело дыша, сел за стол под яблоней и уставился в одну точку. Руки дрожали.
– Неужели опять? – еле проговорил он.
– Папа, тебе плохо? – Саша стал осматривать отца. – Нервы, – заключил Саша, проверив рефлексы.
Разбудили Глашу. Она отсыпалась после ночных гуляний: в субботу были танцы, поэтому вернулась, как всегда, под утро. Глаша после педтехникума работала учительницей младших классов в берновской школе.
Услышав про войну, Глаша обрадовалась:
– Зато теперь вокруг будет много военных. Ах, красивая форма, сапоги!
– Дура! – возмущенно одернул Коля.
Он уже собрался, холодно попрощался со всеми и хотел пешком идти в Высокое, чтобы ближайшим поездом добраться в Москву, где его, как он думал, уже ждала повестка. Но Саша остановил, наспех запряг больничную лошадь и повез брата сам.
Катерина на прощание крепко прижала к себе Колю. Чувство вины захлестнуло ее. Катерина расплакалась. Хотелось попросить у Коли прощения, но она лишь прошептала: «Пиши, пожалуйста, пиши…»
Катерина почувствовала, что с Колей что-то неладно, едва он стал подрастать. Говорить начал поздно, и в основном это были обидные слова. После болезни он рос некрасивым, с кривыми зубами, с ногами колесом, но не это отталкивало: неподвижный взгляд и улыбка были странными и пугали. Когда Коле было шесть лет, он посадил кошку в горящую печь, чтобы «посмотреть, ведь весело будет». Тогда же начал резать лягушек, замысловатыми узорами складывая их трупики вдоль тропинки в палисаднике. Прятался в кустах и часами выжидал, когда кто-нибудь придет: ему нравилось видеть страх. Знать, что его боялись.
Она плакала и махала сыну вслед, пока заунывно скрипевшая телега не свернула на большак в сторону Высокого. Катерина жалела своего недолюбленного, не понятого ею сына и стыдилась, что так и не стала для него хорошей матерью. Ведь даже сейчас не смогла сказать ему ничего хорошего, что бы поддержало его.
Александр, тяжело ступая, молча ушел к себе. Катерина понимала, какой след война оставила в душе мужа. Перед рождением Коли, когда между ними еще теплились остатки душевной близости, Александр признался, что ему без конца снился плен. Помнил каждый день, проведенный у немцев, и самым страшным кошмаром было снова оказаться в плену. Теперь он скрывал свои чувства, но ему уже не нужно было ничего говорить. Годы, когда он не замечал ее, заставили Катерину научиться угадывать мысли и настроение мужа по походке, по тому, как он кашляет у себя наверху, как он ест. Катерина видела, каким страшным испытанием для Александра стала финская война, когда оба сына получили повестки и отправились на фронт. Муж сильно осунулся за то время, пока сыновья воевали. И теперь война снова возвращалась в их жизнь.
Через день Саша получил повестку, но вместе с ней и приказ – оставаться в Бернове и организовать в больнице военный госпиталь.
Глашу вместе с другими молодыми девушками отправили под Ржев рыть окопы. Саша успокаивал: линия фронта далеко, Глаша вернется.
Пришла весточка от Коли: его призвали в 13-й погранотряд НКВД и отправили на фронт.
В деревне ждали новостей, надеялись, что немцев скоро остановят. Все вокруг твердили, убеждая друг друга, а скорее самих себя: «Немца сюда не пустят – Москва близко». В тревожном ожидании закончилось лето и наступила осень. Каждый день приходили повестки: явиться в райвоенкомат в Высокое к 10 часам и прихватить с собой необходимое: ложку, кружку и питание на три дня.
Глаша, осунувшаяся, со сбитыми в кровь руками и стертыми ногами вернулась в конце сентября. Тут же потянулись предвестники войны – печальные цепочки беженцев из Белоруссии и из Ржева, где фашисты стояли на подступах.
В госпитале появились первые раненые. Война стала реальной, она теперь имела свой запах – смрад гнойных ран и нечистот, который незримо пропитывал ужасом воздух в округе. Солдаты стонали в бреду, кричали от боли, умирали от ран. Некоторые – прямо на операционном столе. Саша, закаленный финской, не терял духа. Но раненых становилось все больше. Старики рыли могилы.
Вскоре стали слышны бои, загудела авиация. Советская армия сопротивлялись. И вот пришли наши солдаты. Они отступали.
«Что же вы оставляете нас?» – шептала им вслед Катерина. Она поняла: деревню сдадут.
Единственным человеком, кто с трудом скрывал свою радость, был Митрий. В последние годы ходил по деревням и шкуровал скот: каждого хозяина обязали сдавать шкуры государству. Посадить за поджог хутора и смерть Агафьи его тогда не удалось, но с должности сняли. Он сошелся со старой зазнобой, вдовой, с которой куролесил по молодости, привез ее в Берново, в дом, где жил с женой. Но когда вдова постарела и похужела, отправил обратно в Дмитрово, а вместо нее завел молодую, восемнадцатилетнюю любовницу. Митрий ненавидел советскую власть. Верил, что с приходом немцев заживет припеваючи, а заодно и старые должки врагам своим, коих было немало, припомнит.
Катерина под расписку сдала корову частям Красной армии. Всех лошадей из деревни уже мобилизовали, эвакуировали скот в Костромскую и Ярославскую области. Библиотеку и архивы увезли в Бежецк. Катерина повесила на двери опустевшей библиотеки замок и отправилась на работу в совхоз: немец немцем, а поля стояли неубранными, людей не хватало – землю вскапывали лопатами по норме двенадцать соток на человека, перепахивали и возили урожай на быках. Работать приходилось без отдыха: днем в совхозе, а рано утром и поздно вечером у себя в огороде, успевая ходить в лес за грибами. Как и в 1914 году, народилось много грибов: рано утром, до работы в поле, бабы собирали по лесам опята, рядовки и клюкву. Катерина вспоминала: «Много грибов – много гробов».
