– Это ты теперь убийца! Не забудь помолиться своему Богу!
– Я же ради тебя, тебя спасала… Что же делать теперь?
Они побежали в баню. Паня работала на кухне – повар требовал ее к себе каждый день. Местные ребятишки знали это и приходили к ним просить еды. «Вся деревня говорит», – горестно думала Катерина, накормив детей. Бабы сами их посылали, но ни разу косо на Катерину не посмотрели – все понимали.
Александр в забытьи лежал в своем углу, зарывшись в тряпье.
– Пойдем к партизанам, там пересидим! – предложила Глаша. Она бросила тряпки в тазы и сунула один из них Катерине.
– К каким партизанам?
– Ничего-то ты не знаешь! А тот немец, между прочим, меня от повара защищал, любил – Митрий давно вместо Пани отправить хотел.
– Так ты что же – правда любила его?
– Ох, мать! Надоело мне полоскать это вонючее белье, гнуть спину с утра до вечера! А Клаус обещал вывезти меня в Берлин, снять там квартиру, покупать шелковые чулки. А теперь из-за тебя все…
– И ты с ним из-за чулок? – Катерина не знала, что сказать дочери. У нее перед глазами стояла картина с Клаусом и его голым задом в сизых пятнах. Неужели Глаша могла так расчетливо, без любви, отдаться врагу?
Молча пошли на реку. На улице возле пушки стоял пьяный небритый часовой и пугал проходящих мимо винтовкой. В первые дни на него залаяла деревенская собака, и он тут же пристрелил ее. Идти было страшно. Часовой навел на них винтовку, но Глаша улыбнулась и показала на тазы с бельем:
– На речку идем белье полоскать, – сказала она. Часовой загоготал: «Клаус, Клаус» – и отпустил их.
«Клаус – так звали того немца», – вспомнила Катерина.
Они шли через всю деревню до Наташиного омута. К счастью, никто не обращал на них внимания: немцы отмечали Рождество и выбегали на улицу, только чтобы помочиться. У омута Катерина с Глашей перешли по льду реку и взобрались на гору, где когда-то стоял сандаловский хутор. Сейчас там еще лежали валуны от фундамента, скрытые снегом, и скрюченные яблони, которые сажал Александр. Катерина старалась не бывать в этой стороне – слишком тяжелые воспоминания окружали ее там: о счастье, от которого ничего не осталось, об Агафье.
– Куда мы идем?
– Партизаны в заломах под Павловским, вся деревня давно знает и кормит их, мама. И Паня тоже…
Вскоре на дороге послышался рокот подъезжающих мотоциклов. Бежать было бесполезно – на снегу оставались отчетливые предательские следы.
– Скажем, что к родственникам в Павловское идем, – нашлась Глаша. Ненужные тазы они уже спрятали, когда перешли Тьму.
Подъехавшие были настроены серьезно. Глаша улыбалась, показывала на Павловское, но немцы направили на них винтовки:
– Hast du Klaus getötet?
[48]
– Я не понимаю, – отвечала Глаша, все еще улыбаясь.
«Они нашли Клауса», – догадалась Катерина.
Немцы высадили из мотоцикла одного солдата с винтовкой и жестами показали Катерине и Глаше идти за ним. Поднималась метель.
Шли молча. Глаша плакала. Когда Катерина попыталась обнять ее, немец больно ткнул винтовкой в спину и закричал: «Найн!»
Идти стало тяжело, колючий ветер задувал снег под платок, в валенки. Руки озябли. Щеки, лоб и нос горели от холода.
Катерина шла и горевала: «Боже мой, убила человека – грех-то какой! Смертный. Последний час настает, порешат меня, а я даже исповедаться не успею, так и умру. Господи, Господи, Господи. И Глашу с собой в могилу затащу. Двойной грех – и мне отвечать. Ни Сашу, ни Колю больше не увижу, не приголублю, не обниму. Как же Саша без меня? Ох, горе! Милый мальчик мой, прости меня. А с Александром теперь что сделают? Ах, беда! Что же я натворила?» Вспомнился Николай, и Катерина с радостью подумала, что скоро увидит его на том свете, смирилась и внутренне притихла. Она стала вспоминать свою жизнь. Захотелось снова пережить то хорошее, что случилось с ней. И хорошего оказалось не так мало. Она словно доставала из шкатулки памяти кусочки счастья, разглядывала, любовалась ими одним за другим и укладывала обратно, чтобы уже никогда больше не достать. Она приготовилась к смерти.
Привели в усадьбу, в немецкий штаб. Катерина, поднимаясь на крыльцо, подумала: «Здесь мои начало и конец, мои аз и ять… Ну что ж, ни о чем не жалею. Только бы дочку спасти».
Повели на второй этаж. Катерина вспомнила, как ее гоняли по этой лестнице, когда не могла родить Сашу, и что с этой лестницы упал Николай, а она его потом выхаживала. Много воспоминаний хранил этот дом.
Их ввели в бывший кабинет Николая. Сейчас здесь стоял привезенный откуда-то незнакомый стол, на котором ждали своего часа немецкие конфеты в ярких обертках, жирная ароматная колбаса, потели бутылки коньяка и вина.
У окна задумчиво курил немецкий офицер. Он обернулся: высокий подтянутый мужчина под пятьдесят, к вискам уже прикоснулось время, которое, впрочем, красило его.
В кабинет привели пожилую переводчицу, учительницу немецкого, которую Катерина хорошо знала. Следом проник довольный, улыбающийся Митрий.
– Помнишь меня? – спросил через переводчицу офицер.
Катерина внимательно посмотрела на него. Но нет, она не понимала, кто перед ней.
– А я узнал тебя – почти не изменилась. Не думал, что ты выжила при советской власти. Я Роберт, – добавил немец по-русски.
Катерина все еще не могла понять, откуда может знать его.
– Фриценька, – подсказал офицер.
И тут Катерина вспомнила молоденького немецкого пленного солдата, которого отправила работать к Фриценьке и с которым та сбежала.
– Да, помню! Она жива?
– Она в Берлине, – ответил офицер через переводчицу. – Так же, как и я, ненавидит Россию. Я здесь, чтобы уничтожить и вашу страну, и все ваши деревни, особенно это Курово-Покровское, где грязные крестьяне издевались над Фредерикой. Мы сожжем все в округе, – сказал он. – Теперь, когда Москва наша, ничто нас не остановит.
– Но за что молодых? Они не знали твою жену, не издевались над ней, – сказала Катерина, показывая на Глашу.
– О! А это другой вопрос, совсем другой! – оживился немец. – Мы нашли мертвого Клауса: без штанов и с топором в голове. Это ты убила его?! – закричал он на Глашу.
– Это я! Я! – взмолилась Катерина. – Меня убей, не трогай ее!
– Ты? Зачем? Ты же знала, что тебя накажут за убитого солдата?
– Они партизанки, – вмешался Митрий. – Помогают партизанскому отряду из Луковникова!
– Он изнасиловал мою дочь, – заплакала Катерина.
– Изнасиловал? Ха-ха! А мне говорили, у них любовь! – сказал офицер, не обращая внимания на слова Митрия, и вопросительно посмотрел на Глашу.
