Глаша ныла:
– Как же хочется есть, не могу больше терпеть.
Катерина зашептала:
– Замолчи, ты всего несколько дней не ела, а эти люди месяцами впроголодь живут. Как тебе не стыдно! – И тут же осеклась, пожалела, что так заговорила с дочерью: «Она же не виновата, ее пожалеть нужно, а не упрекать».
– А тебе не стыдно, что я тут с тобой сижу, а не убивала никого? – огрызнулась Глаша, вторя ее мыслям.
«Спаси, Господи, рабу Твою Глафиру», – молилась Катерина.
«Чем я жила? Заботами, как накормить семью. Страхом, чтобы дети не голодали. Молитвами, чтобы война никого не забрала. А в молодости думала только о любви. Разрывалась между двумя мужчинами, страдала. Потом стало поздно. А что, если бы все сложилось иначе? Любил бы Николай сейчас меня, как прежде? Как тогда? Умирать теперь не страшно. Мне больше не придется никого терять и оплакивать – я умру, когда все еще живы, может быть, и он еще жив…»
Через два дня в ход в полную силу пошла артиллерия, всполохами раскрасили небо «катюши», заскрежетали могучими телами танки. Как живая, земля задрожала. «От Корневков наступают», – определила Катерина. Окна прощально зазвенели разбивающимися стеклами. Грохот снарядов приближался, нарастал с каждым часом, вскоре послышались винтовочные выстрелы. Бой пошел совсем близко – пули со свистом рикошетили от каменных стен усадьбы.
Слышалось, как яростно матерится пулемет с крыши усадьбы, как немцы в суматохе что-то стаскивают по лестнице, роняют, кричат.
– Миленькие, родненькие, держитесь! Спасите нас, – шептала Катерина.
– А ведь немцы-то напоследок и расстрелять могут, чтоб своим не оставлять, – вздохнул кто-то, – или гранату сюда бросить – самое оно.
– Или наши усадьбу сожгут – не знают же, что мы здесь.
– Отставить разговоры! Вы солдаты! Чего нюни распустили? Вон, девчонки наши молчат, а вы…
– Чаму быць – таго не абмiнуць, хлопцы.
Катерина не видела лиц пленных солдат, но ясно представляла каждого, знала историю их семей и о какой жизни после войны они мечтали.
«А как буду жить я, если выберусь отсюда? Может, смерть – благо для меня?»
На третий день после яростного боя пулемет на крыше вдруг стих. Выстрелы приблизились к стенам усадьбы и вскоре стрельба стала удаляться в другую сторону.
– Неужели взяли? – радостно переговаривались пленные.
– А вдруг не найдут нас здесь? – испугалась Глаша.
– Что ты – деревенские знают, где мы, – успокоила Катерина.
И правда, заскрипели засовы – кто-то открывал дверь подвала – пришли мальчишки, которых матери отправили на помощь пленным.
Выбравшись наружу, многие не могли сдержать слез. Обнимались, обнимали мальчишек, Катерину с Глашей. Катерина наконец рассмотрела тех, с кем пришлось сидеть в подвале в кромешной темноте в ожидании смерти.
Появились наши солдаты: привезли полевую кухню и стали кормить бывших пленных горячим. Рассказали, что они из 220-й дивизии 39-й армии генерала Хоруженко, сражались за деревню с 26 по 30 декабря. Солдаты и сами были мокрые и замерзшие – все эти дни мела метель, ветер валил с ног, мороз стоял тридцать градусов, но они пробились. На крыше усадьбы, на чердаке, немцы, отступая, оставили смертника, приковали его к пулемету, поэтому так долго не могли занять деревню.
Немцы полностью сожгли Корневки, угнали в плен жителей Бибикова и Климова, несколько домов в Бернове тоже сгорели – в одном из них фашисты свалили своих убитых и раненых и подожгли, а некоторые дома спалили просто так, напоследок.
Катерина с Глашей, торопясь, что было сил, побежали домой. Спустившись с пригорка, увидели страшную картину: большак исчез – сплошь покрылся глубокими воронками от снарядов. Повсюду лежали убитые – и наши, и немцы, – припорошенные снегом, а метель, не обращая на них внимания, продолжала свое дело. Дома скорбно догорали, накрытые серым дымным маревом с красноватыми проблесками. Катерина с болью в сердце смотрела на свою улицу: не горит ли и ее дом, но из-за метели ничего не было видно. Подойдя ближе, Катерина с облегчением вздохнула, увидев, что дом все-таки цел. Побежали к бане. Александр, услышав, что немцев в деревне больше нет, смог наконец подняться, хотя все еще был очень слаб.
Глаша обнимала Александра:
– Ох, папка! Столько страху натерпелись! И как же я рада, что ты очнулся!
В ту ночь измотанные, продрогшие солдаты расположились кто где, а на следующий день снова двинулись в наступление, освобождать Старицу, оставив спасенных из плена восстанавливаться в госпитале, – многие от голода и обморожений не могли двигаться.
Радостные бабы бегали по деревне и поздравляли друг друга. Одна рассказывала: «Ой, бабоньки, девять человек родила, а так лихо не было!»
К вечеру Паня принесла новость – госпиталь вернулся, и она уже успела повидаться с Сашей.
– Только вы ему не говорите, – попросила Паня, потупив глаза.
– Что ты, дочка, я забыла, и ты сама забудь, будто и не было ничего, – успокоила Катерина. – Надо жить дальше, милая моя!
По замерзшей Тьме побежала в больницу. Рядом стояла полуторка, на которой только что доставили раненых: сквозь дощатое дно промерзшего кузова на снег все еще стекала черная кровь. Катерина стала пробираться к операционной. Все палаты, коридоры были забиты ранеными, многие теснились по двое на узких железных кроватях. Катерина приоткрыла завешенную простыней дверь и увидела, что Александр оперирует. Вид у него был изможденный: очень осунулся, на щеках проклюнулась неровная рыжеватая щетина, хотя он раньше всегда ходил гладко выбритым.
– Сынок! – позвала Катерина.
– Следующего, – скомандовал Саша и выбежал за занавеску к матери, держа окровавленные руки перед собой. Сестры тут же принесли другого раненого и положили на операционный стол.
Саша быстро заговорил:
– Мама! Скоро возьмем Ржев. Мы погнали их, понимаешь? – Глаза Саши горели.
– Так хотела тебя увидеть! Ты скоро придешь к нам? – с надеждой спросила Катерина.
– Не знаю, родная моя, – посмотри, сколько раненых. – Саша, стараясь не запачкать Катерину, наклонился вперед и поцеловал ее в щеку:
– Спасибо тебе за Паню, она говорит, не выжила бы без тебя…
– Сынок, – заплакала Катерина.
Саша ушел, не оглядываясь. Катерина сквозь неплотно закрытую дверь видела, как он сосредоточенно осматривал раненого и начинал операцию.
Гордость за сына охватила ее: спасает людей от смерти. Катерине захотелось снова поговорить с ним, сказать главное. Но что – главное? Что она любит его? Но он и так знает… Что она убила человека? Но как объяснить, чтобы не сказать про Глашу? Что она не выполнила своего обещания и не сберегла Паню? Нельзя.
С мыслями о том, что же главное, Катерина пошла на поле, где еще вчера проходил бой. Раненых уже забрали. Все поле в воронках от снарядов, как пестрое лоскутное одеяло в красную крапинку, простиралось вдаль, полностью покрытое убитыми солдатами. Они лежали на снегу друг возле друга, как снопы. И русские, и немцы. Их занесло снегом. Лица, волосы, ресницы были белыми, словно сделанными из гипса. В первую минуту Катерина усомнилась, что они настоящие. У кого-то не хватало рук, ног, у кого-то не было половины тела. На лицах некоторых убитых застыл покой, казалось, что они уснули и им снятся мама и мирная жизнь, но некоторые навсегда замерли в безмолвном крике: они умирали медленно, корчась от боли, ожидая свою смерть, призывая ее.
