– Ничего, вернусь – хорошо заживем, будем белый хлеб с маслом есть и радио слушать! Радио, слышите, проведем, электричество появится. Жизнь другая начнется!
Стояло промозглое сентябрьское утро. За окном шел ливень, от ветра глухо и тревожно стонали ставни. В дверь вдруг постучали.
«Похоронка!» – предчувствие беды охватило Катерину. Раскинув дрожащие руки, она, как слепая, шла по темному коридору, едва касаясь гулких бревенчатых стен, отполированных временем. В дверь настойчиво тарабанили. Стук эхом отзывался в длинном пустом коридоре и докатывался до кухни, где Катерина только что растапливала печь. Молодой солдат смущенно вручил записку:
От военврача Сандалова.
«Дорогие мои мама и папа! Сегодня покидаю Старицу – назначен в госпиталь в соседнем районе. Не знаю, вернусь ли… Мама, милая моя мама, не плачь обо мне.
Ваш любящий сын Саша».
Неожиданно для себя Катерина расплакалась. Поняла: посылают на Ржев. Что-то внутри нее обломилось, как старая ветка под тяжестью яблок. Еще с начала года ждали, что немцев погонят из Ржева, но летели дни, недели, месяцы, а этого не происходило. В августе бои возобновились: как и в январе, мальчишек призывали, а уже через месяц в село начали прилетать похоронки. Из-под Ржева доносилось, как рвутся снаряды, бухает артиллерия, неспособная заглушить голосящих от горя баб во дворах. Выходя на улицу, Катерина думала о том, что каждый взрыв, который она слышит, может стать последним для ее Саши.
Прочитав записку, никому ничего не сказав, она натянула сапоги и выбежала на улицу. Дождь хлестал, и Катерина запоздало спохватилась, что забыла платок. Первым делом рванула на большак, но машин в сторону Старицы не шло: дорогу, и так изуродованную колеей от танков и воронками от снарядов, развезло.
Побежала через лес напрямки: нужно во что бы то ни стало увидеться с Сашей до того, как он уедет. Она ничего не чувствовала и ни о чем не думала – ноги сами несли ее в Старицу.
Катерина скоро выдохлась, устала и пошла шагом. Она уже вымокла до нитки, но останавливаться, отдыхать и сушиться времени не оставалось – предстояло преодолеть еще пятнадцать километров раскисшей лесной дороги. Катерина торопилась и повторяла про себя: только бы попрощаться, благословить Сашу. Она готова все отдать, лишь бы еще раз увидеть любимого сына. Какое-то странное чувство раздирало ее, заставляло торопиться, идти быстрее, бежать к Саше.
Войдя в Старицу, Катерина спросила часового, где госпиталь, но Саши там не оказалось – уже отбыл на станцию. А это еще несколько километров пути. От бессилия она присела, стянула сапоги – ноги оказалось стертыми до крови. Катерина от отчаяния, обняв себя за плечи, раскачивалась из стороны в сторону. Вспомнила: солдат в госпитале сказал, что грузить вагоны начнут только ночью. Утром и днем над Старицей летает вражеская авиация. С трудом поднявшись, Катерина заковыляла в сторону станции.
Когда она, спотыкаясь, подошла к вокзалу, уже стемнело. На путях стояли вагоны, из которых выглядывали совсем молодые солдаты. Некоторые курили на платформе, оживленно перешучиваясь. Откуда-то доносились веселые переливы гармоники. Катерина рванулась к вагонам.
– Нельзя, мать, – молоденький солдат перекрыл ей путь.
– Там мой сын…
– Не положено.
– Христом Богом прошу, пусти, напоследок увидеть хочу, чует мое сердце – убьют его там… – Она впервые вслух сказала то, что тяжким грузом лежало у нее на душе и ради чего она сюда бежала. Она знала, что никогда больше не увидит своего любимого Сашу.
Подошел офицер в шинели с зелеными петлицами:
– Что тут?
– Сын ее там…
– Кто?
– Военврач Сандалов. На Ржев… – умоляюще запричитала Катерина.
– Туда, – офицер показал рукой в сторону поезда, который стоял на втором пути. – Десять минут только, беги с ней, – приказал он солдату.
Катерина заглядывала в каждый вагон-теплушку и с надеждой спрашивала:
– Сандалов… Сандалов Александр?
Солдаты эхом передавали из вагона в вагон: «Сандалов! Сандалов!» Но Саша так и не показался. Тогда она из последних сил закричала:
– Саша! Саша!
Поезд медленно тронулся. Курившие на платформе на ходу заскакивали в вагоны. Катерина бежала изо всех сил, не замечая боли, но поезд все ускорялся. Уезжающие на передовую солдаты с сочувствием смотрели на нее.
– Сынок… – зарыдала Катерина вслед уходящему поезду и упала на землю. В висках застучало пророчество ведьмы Вовихи: «Ты все равно его потеряешь, потеряешь, потеряешь…»
Солдат, потянув ее за дрожащую руку, помог подняться. Опустошенная, она тихо повторяла:
– Слава Богу за все… Слава Богу за все…
Был уже разгар дня, когда Катерина вернулась. Ночь провела недалеко от станции, на крыльце какого-то дома, а утром продолжила путь. Ноги саднили – пока бежала, стерла до крови.
Еще в коридоре услышала, как в комнате истошно кричит младенец. Этот звук невозможно было ни с чем спутать: «Ла, ла, ла!» Катерина вбежала в комнату – на полу, в ящике старого комода, заходился красный от плача новорожденный мальчик, кое-как закутанный в тряпки.
Глаша, отвернувшись и закрыв уши подушкой, лежала на кровати, той, на которой Катерина убила Клауса. У ребенка перехватывало дыхание. Катерина подбежала, схватила и прижала его к себе, и он затих, почувствовав тепло. Катерина села на край кровати:
– Что ты, Глаша?
– Не хочу его видеть, мать.
– Это же дитя твое, что ты делаешь? Живой же – посмотри! – Катерина поднесла его ближе, так, чтобы Глаша увидела.
– Убери!
– Нельзя так, доченька. Покорми его, Христом Богом прошу!
– Пусть подохнет! – заорала Глаша.
– Что ты – грех! Как можно?
– Грех, грех! Всю жизнь ты это твердишь. Это грех, то грех. Сама безгрешная, что ли?
– Нет, Глаша, – тяжело вздохнула Катерина, – и мне за это перед Богом отвечать. Но это мои грехи, никуда мне от них не деться, но ты на душу лишнее не бери. Вот ребенок – пусть не хотела ты его, но так уж Богу угодно. Может, через него тебе спасение? Кто знает? Бери, доченька, а я помогу тебе, сколько сил мне Бог даст.
Глаша со вздохом повернулась, взяла на руки младенца и неумело дала ему грудь:
– Ты смотри – рыжий, – удивилась она. – Что же мне делать с тобой, рыжий?
Ребенок пососал грудь и затих.
– Вот что, Глаша. Один раз скажу тебе. Ты сама легла с тем немцем. Наказание это твое или спасение – никто не знает. Но уж сделала – так отвечай, воспитывай. Ребенок ни в чем не виноват. Господь премудр и знает, что нам во благо.
Глаша стала всхлипывать.
– Одной нести ношу тяжко, – продолжила Катерина. – Но я мать твоя, я помогу.
