Глаша послушно закивала:
– Мамочка, что же я тебя не слушалась?
– Ну что ты, милая, – стала утешать Катерина. – Никто мамок своих не слушает. Ты поспи, отдохни пока. Видишь – притих.
На обед пришел Александр. Он уже знал о ребенке, потому что ночью сам бегал за повитухой.
Катерина поднесла младенца Александру:
– Ты смотри – внук твой!
Александр исподлобья, хлебая суп, с удивлением посмотрел на нее:
– Совсем с ума сошла? Это немецкий ублюдок! И нам его теперь кормить!
– Это сын дочери твоей любимой, Саша! О чем ты говоришь?
Александр отвернулся:
– Тьфу! Вылитый немец! Теперь на улицу от стыда не выйти.
Глаша вышла из комнаты:
– Ну и что? Я разве на весь район одна такая? Поговорят и стихнут – не велика беда.
Александр побелел от злости:
– В моем роду испокон веку такого позора не было! Выблядок!
– Ой ли, – огрызнулась Глаша.
– Никогда! А ты… ты… может, и правду говорят, что сама.
Глашка вскинулась:
– Сама! Конечно, сама! Не помнишь, как шоколад тебе носила, чтобы ты с голоду не сдох? Где тебе помнить? И Панька под немцем лежала, чтобы тебя и ее еще кормить, – она показала на Катерину.
Александр побелел и молча подошел к двери:
– Проклинаю, – тихо сказал он и стал подниматься к себе в комнату.
Когда за ним закрылась дверь, Глашка повалилась на пол и заскулила:
– Папочка мой родной, прости, прости!
Катерина хотела обнять дочь, но Глаша оттолкнула:
– Уйди, мать, все из-за тебя! Если бы не ты – не узнал бы никто.
От Саши писем не приходило. Предчувствие беды, которое погнало ее тогда в Старицу, не отпускало Катерину. Каждый день она ждала, что Саша напишет, успокоит ее. Не могла спать – мысли о сыне и о близких боях, где он может погибнуть, не давали успокоиться до рассвета.
В октябре в окно постучала почтальонша и, пряча глаза, вручила письмо. Оно было не от Саши:
«Ваш сын, военврач первого ранга, капитан Сандалов А. А. в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был ранен и умер от ран 18 сентября 1942 года, похоронен в братской могиле д. Дешевки. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии.
Врид. нач. госпиталя № 1145 Фонберг».
Катерина, прочитав похоронку, бросилась к образам, спрятанным в подвале. Перекрестившись, прошептала: «Слава Богу за все…» Ей было невыносимо тяжело сказать это. Распирал гнев, хотелось кричать: «За что? За что мне это? За что ты его забрал? В чем он виноват?», но вместо этого она раз за разом пересиливала себя и шептала: «Слава Богу за все… Слава Богу за все…»
Александр, войдя в дом и увидев плачущую Катерину, выхватил у нее из рук похоронку. Некоторое время он сидел молча. Потом затрясся от плача. Слезы душили его.
– Саша! Сынок! – кричал он. – Как? Как? Катя?
Катерина подошла к нему и обняла:
– Крепись, что же нам остается.
Александр в ответ прижался к ней и продолжал рыдать.
– Мой первенец, мой Саша. Как же жить, Катя?
Так они сидели и плакали, когда пришла Глаша с ребенком на руках.
– Кто?
– Саша, – прошептала Катерина.
На следующий же день Катерина отправилась на лесозаготовки, самые тяжелые работы. Все, что угодно, лишь бы не думать о Саше.
Лес вывозили на быках, которые внезапно падали на землю и лежали – ни в какую не хотели двигаться. Что только не делали: и умоляли, и плакали, и стегали, по-волчьи выли – все напрасно. Так и мучились, а норма – шесть кубометров на двоих. Шли проливные дожди. Обуви, одежды хорошей не было – приходилось все время ходить в мокром по колено в воде. Но Катерина не обращала внимания – шла туда, где тяжелее всего.
Вскоре дожди совершенно разбили дороги, и работы в лесу пришлось прекратить. Катерина вернулась домой. Александр с Глашей по-прежнему не разговаривали. Глаша совсем не справлялась с ребенком: чаще всего он, весь замызганный, лежал в ящике комода и почти не плакал, пока Глаша бегала на танцы: привык. У мальчика так и не было имени.
Катерина подумала: «Плачу о том, кого уже нет, кого уже не вернешь. А вот же тот, кому я нужна. Он же никому, кроме меня, не нужен». Она поняла, что этот брошенный сверток, который отучили плакать, стал ее судьбой.
Катерина достала ребенка из ящика и нежно прижала к себе. Он тут же слабо запищал и задвигал бескровными голубоватыми губами, ища молоко. Вид у него был болезненный и жалкий – младенец явно недоедал.
Катерина подоила корову, разбавила молоко и покормила мальчика. Затих. Она наносила и нагрела в печи воды, искупала и переодела его.
«Как же назвать-то тебя?» – думала с нежностью Катерина. «Иваном? Не помнящим родства? Чтобы была у тебя новая жизнь, чтобы ты никогда не думал и не узнал о своем отце-фашисте».
Глаша отмахнулась:
– Мне все равно, как его зовут. Хорошо, что вернулась и можешь забрать его у меня.
– Неужели у тебя сердце окаменело совсем, Глаша? Ведь это сын твой.
– Будет лучше, мама, если он мне совсем на глаза попадаться не будет.
Ровно через два месяца после похоронки Катерине пришло письмо с незнакомым обратным адресом:
«Здравствуйте, дорогие папочка и мамочка, с приветом к вам и наилучшими пожеланиями пишет незнакомая для вас девушка. Я вам кратко все расскажу. Дорогие мои, вот уже несколько месяцев, как я знакома с вашим сыном Сашей. Конечно, я молода, мне всего 18 лет, но это ничего не значит и не мешает нашей дружбе с Сашей. Зовут меня Лёля, фамилия Крайнова. Живу я в Старице, кончаю школу. Отец мой и братья на фронте, бьют проклятого врага. Мать работает в колхозе. Он мне много про вас рассказывал, показывал фотографии, и теперь мне кажется, что вы мне как родные. Вы, конечно, хотите узнать, как я познакомилась с Сашей. Правда? Ну так я вам сейчас все расскажу. Саша жил у нас на квартире, когда его командировали в госпиталь. У нас был прощальный вечер, мы провожали моего брата в Красную Армию. Во время танцев подошел ко мне военный и пригласил станцевать, после чего весь вечер мы танцевали с ним. Вот с этого-то вечера началось наше с ним знакомство. Мама не знала о нашей дружбе, но, когда узнала, не препятствовала. Мне кажется, что я полюбила его сразу же, как только увидела. И разве можно было его не полюбить? Маме моей он тоже понравился. Она знает, что я пишу вам, и передает большой привет. И кажется, за те несколько месяцев, пока мы были вместе, мы почти не расставались, только тогда, когда Саша уходил в госпиталь. Мы с Сашей строили столько планов, как мы будем жить после войны, как мы будем вам помогать, какие мы все будем счастливые. Мы будем любить друг друга всю жизнь, пока будем живы. А пишу я вам вот почему – вот уже несколько месяцев от Саши нет вестей. Я не верю, что он мог разлюбить меня, и боюсь, как бы с ним чего не случилось. Ведь мы с ним не успели расписаться, поэтому мне не сообщат… Но не хочу думать о плохом, ведь все у нас будет хорошо, правда? И мы обязательно с вами встретимся. Дорогие мои, прошу вас, если Саша погибнет в бою с проклятыми извергами и вы получите известие о его смерти, сообщите мне. На этом кончаю. Пишите ответ, буду ждать. Наша дружба будет с ним продолжаться до тех пор, пока нас не будет в живых. Дружба ничего плохого не принесла нам. Крепко целую.
