– Госпожа не может тебя видеть.
– Она больна? – Сигват нахмурился.
Он пытался держаться невозмутимо и гордо, как подобает победителю и господину всей округи, но на лице его, в глазах ясно читалась тревога и неуверенность в том, к чему все это приведет.
– Нет. Но она сказала, что твои желания ей известны, а тебе известен ее ответ. Если ты осознал, в какую глубокую Фенрирову задницу загнал себя, то она советует тебе немедленно бежать в Ладогу и уйти за море первым же кораблем, который туда пойдет после таяния льда. На это она готова дать благословение, потому что не желает гибели родича. Но ни на что другое.
– Упрямая старуха! – Сигват в досаде стиснул плеть. – Тогда скажи ей вот что: я хотел поступить с ней честно, чтобы наш род не утратил почет и уважение. Но если она упрямится, то пусть пеняет на себя! Я обойдусь без нее, а она уже не будет королевой и матерью рода, а будет выжившей из ума вздорной каргой, до которой никому нет дела! Так и передай!
Торкиль слегка поклонился в ответ. Сигват вскочил на лошадь и уехал к Новым Дворам.
– Он что-то просил передать? – осведомилась Сванхейд, когда Торкиль вернулся в гридницу с вестью, что гость отбыл.
– Нет, госпожа. Ничего такого, что стоило бы повторять.
В тот же день Сванхейд позвала Бера и Мальфрид к себе в спальный чулан.
– Мы должны что-то делать, дорогие мои. Должны защитить себя и попробовать помочь этой несчастной земле. Мы послали к Ингвару в Ладогу, но пока гонцы доедут, пока Ингвар соберет людей и дойдет сюда, может оказаться поздно. Тогда я не знала, что наше собственное положение здесь становится опасно. Нам, я боюсь, придется где-то укрыться: в Ладоге или в Плескове. Как думаешь, – она посмотрела на Мальфрид, – ты сумеешь доехать туда благополучно?
– Нет, нет! – в испуге закричала Мальфрид. – Только не в Плесков!
– Но почему? – удивился Бер. – Доедем дней за семь, ну, за десять, чтобы тебе не очень утомляться. Там же все твои. Там твоя мать, отчим, Ута… Уж с ними-то…
– Нет, – Мальфрид даже побледнела от испуга. – Там же… Князь-Медведь. Он отнимет… моего Колоска. Я никогда в жизни больше туда…
На самом деле она боялась другого: все родичи в Плескове знают, от кого у нее родился Колосок, и эта тайна может как-нибудь незвначай впорхнуть в уши Беру или Сванхейд.
– Но только когда ему исполнится семь! Вы же так договорились!
– Его самого забрали в три года! А что если Князь-Медведь уже умер? Или передумал и захочет взять его сейчас? Нет, я в Плесков ни за что больше не поеду. Лучше в Ладогу. И туда ближе.
– Но кому-то, – Сванхейд посмотрела на Бера, – ехать в Плесков все равно придется. Мы попросим помощи у Судимера и Альдис. Она не откажет родной матери.
– Я съезжу, если ты желаешь, – согласился Бер. – Правда, Судимер припомнит мне, что мы не поддержали его прошлой зимой, когда он ходил на чудь, но… – он перевел взгляд на Мальфрид, – он сам знает, ради какого важного дела я задержался.
В дверь постучали.
– Госпожа! – раздался настойчивый голос Торкиль. – Прости, если мешаю… Но к нам с юга идет целая дружина.
Все трое разом встали с места. С юга – то есть со стороны Варяжска. Сигват решил занять Хольмгард? Эта мысль промелькнула в мыслях у всех троих, как если бы они в один голос высказали ее вслух. По лицу Бера было видно: он прикидывает, сколько человек можно вооружить и где их лучше расставить.
– Я послал в посад и к кузнецам, – продолжал Торкиль, когда все трое вышли в гридницу, – велел всем вооружиться и собраться.
– Я выйду первой! – заявила Сванхейд.
Внук и сотский – так называлась его должность, хотя целой сотни в Хольмгарде не удалось бы собрать, вооружи он всех ремесленников, – обернулись к ней.
– Я пойду первой и встану впереди вас всех! – повторила Сванхейд. – Пусть Сигват выйдет и своими руками меня зарубит. Если он это сделает, боги поразят его на том же месте. А если нет, то значит, в мире вовсе нет никаких богов!
Надев кожух и замотавшись в платок, Мальфрид вслед за всеми поднялась на вежу. Уже хорошо было видно дружину из пяти десятков человек – все пешие, впереди несколько конных, – что приближалась по льду Волхова со стороны озера.
– Вон его синий плащ! – отрок-дозорный, обернувшись к ним, показал на одного из всадников.
Сванхейд щурилась, стараясь разглядеть вождя. Ее голова немного тряслась, но взгляд был тверд, как клинок.
– Госпожа, тебе бы лучше уйти, – сказал Мальфрид Свен, десятский.
– Я уйду позже, – сказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Не станут же они сразу стрелять.
А потом – станут? Двенадцать лет назад ее мать вот так же смотрела с заборола Искоростеня, как подходит киевская рать. При ней находился муж и его дружина, а еще множество беженцев, но и осаждаюших было во много раз больше. Предслава ничего не могла сделать, чтобы спасти своих детей. В тот день она видела их отца, своего мужа, в последний раз…
Мальфрид невольно оглянулась на Бера, но не прикоснулась к нему, зная, что нельзя его отвлекать в такие мгновения. Отрок принес ему снаряжение, и теперь он одевался. У него, оказывается, есть клибанион, отметила она. Мальфрид впервые видела Бера в шлеме и не узнала – ее любимый родич превратился в одного из тех «ясеней битвы», к которым она привыкла с детства. Чьи глаза смотрели сквозь отверстия полумаски не злобно, но очень-очень сосредоточенно. Эта сосредоточенность на тончайшей грани между жизнью и смертью пугала больше, чем шумная ярость.
На внутреннем причале уже собрались вооруженные люди, жители посада спешно собрались на внутреннем дворе, ворота на посад закрыли. Все полтора века существования Хольмгард населяли хирдманы из дружины вождей, ремесленники и торговые люди; опытные хирдманы, разбогатевшие на добыче, принимались за торговлю, сыновья кузнецов поступали в дружину, привезенные из словенских и чудских селений отроки-заложники шли в подручные к кузнецам. Так или иначе с войной была связана каждая здешняя семья, почти у всех имелось оружие, дедовский шлем, старый умбон для щита, оставшися от брата матери. Вооружить можно было несколько десятков мужчин. Но из них едва каждый пятый имел опыт сражения и был еще достаточно молод, чтобы крепко держать секиру или копье.
– А знаете… – вдруг сказал Бер. Он стоял с поднятой рукой, пока отрок затягивал у него на боку ремешки клибаниона, и не сводил глаз с войска на реке. – Это не Сигват.
– Мне тоже сдается… Это не его шлем! – Торкиль вгляделся. – Да истинно! Это киевский шлем.
– Киевский… – подтвердила и Мальфрид.
Различить было нетрудно: в Киеве носили больше хазарские островерхие шлемы, украшенные сверху пучком конского волоса. У Сигвата же, как почти у всех на севере, шлем был варяжский, низкий, с полумаской.
– И это воевода… – с изумлением прибавила Мальфрид, когда шлем вождя сверкнул золотом.
