* * *
Прошел Медвежий день, потом вскрылся Волхов и сошел лед, а Сванхейд со своими домочадцами все жила в Будгоще. Будгощ, старинный городец в устье Шелони, лежал на пути от Волхова к Плескову, поэтому был хорошо знаком Беру, да и Мальфрид уже здесь бывала. Главный в своей волости, Будгощ был хорошо укреплен земляным валом и крепким тыном; внутри жили бояре и разная чадь, а вокруг располагались веси и пашни.
Боярыня Вояна, старшая сводная сестра и Эльги киевской, и Бериславы, Беру приходилась вуйкой и приняла родичей из Хольмгарда очень радушно. Две ее дочери уже вышли замуж и растили своих детей, и она обрадовалась появлению Мальфрид – ради их родства, ради ее удивительного положения будущей матери Ящерова чада. Вояна сама готовилась принять у нее роды, если их гостевание затянется, – ей очень хотелось первой увидеть и взять в руки божественное дитя. О том, что Мальфрид почти год провела в лесу у Князя-Медведя, Вояна не знала, но довольно скоро поведала, как сама побывала в том логове перед своей свадьбой много лет назад. Мальфрид слушала с жадным вниманием. Вояну тогдашний Князь-Медведь похитил и унес к себе, когда она с младшими сестрами собирала ягоды. Три дня она прожила у него, а потом к избушке явился ее жених, Видята, и вызвал Князя-Медведя на поединок. Освобожденную невесту привели из леса, с головой закутанную в медвежину – она даже не видела, куда идет. Лишь после бани к ней вернулся человеческий облик.
О своем первенце, который от рождения считался сыном медведя, Вояна лишь бегло упомянула. Сердечная рана от вечной разлуки до сих пор не затянулась; первенец-сын, самое драгоценное, что может быть у жены, у нее был отнят, и память об этом горе останется с нею до самой крады. Мальфрид еще раз подумала, как была права, постаравшись увезти Колоска подальше от его лесного отца. Хоть она и носила уже другое «божье дитя», первенец не стал ей менее дорог.
Почти сразу, как они сюда прибыли, Бер с отроками отправился в Плесков, чтобы успеть до того, как растает снег и развезет дороги. Задерживаться там он не хотел, тревожась за оставленных женщин, поэтому обещал возвратиться сразу, как обо всем договорится.
За время его отлучки в Будгощ не раз наведывались важные гости. Приезжал сам Сигват с пятью оружниками, но Сванхейд отказалась к нему выйти, передав все то же: она готова пожелать ему удачного пути, если он собирается немедленно отбыть за море, больше у нее ничего для него нет. Положение Сигвата было незавидным: его дело зависло без движения. Доводы Сванхейд все же убедили большую часть словенских старейшин, что не стоит поддерживать Сигвата, пока он не уладил свою ссору со Святославом киевским. Еще в первые дни, узнав, что Сванхейд уехала из Хольмгарда, в Будгощ приезжал Дедич, и Мальфрид передала ему просьбу не вмешиваться, оставить руси решить дело между собой. Она пообещала, что до лета все уладится, и словене объявили Сигвату: не желая губительных раздоров в своем краю, они признают князем того, кто заручится поддержкой всех своих родичей. Пытаясь добиться своего силой, Сигват мигом восстановил бы против себя и русь, и словен. Поэтому пустил в ход уговоры и посулы: пообещал Видяте, если тот встанет на его сторону, восстановить за ним звание малого князя и три года не брать с его рода дань. Но Видята отказался: его жена была теткой Святослава, и он не мог решиться на ссору с ним без поддержки других родичей, из Ладоги и Плескова. От Судимера же пока никто не прибыл. Но Сигват понимал: в Ладоге и Плескове сидят близкие родственники и Сванхейд, и Эльги со Святославом, поэтому оттуда поддержки ожидать не стоит.
С тем же делом Сигват побывал и в Люботеше. Об этом Сванхейд рассказал Велебран, когда вслед за этим приехал к ним.
– Я очень старался его убедить оставить это дело, – рассказывал он в Будгоще. – Что случилось у древлян, восставших против Киева, он знает, при этом был его брат Тородд. Я рассказал ему, что было у дреговичей. Они отделались легче древлян, но мой тесть Благожит – последний их исконный князь. Я собираю дань, а он ходит в гощение и судит их, но недовольные его судом приходят ко мне, и мое решение весит больше. Они дают Святославу войско, но пойдут они в поход или нет, решает Святослав, а не Благожит. Когда старик умрет, другого князя у них не будет. У нас положен ряд, что мне наследует мой сын от Яры, но вслед за мной он станет посадником, а не князем, как был его дед. И уж конечно, Святослав не уступит здешний край, владение его собственного рода.
Велебран бывал у них довольно часто. Мальфрид скоро заметила, что ему приятно поговорить с ней о Киеве – он невольно скучал по нему. Узнала она и кое-что любопытное: оказывается, еще подростком он жил в Перыни, где тогда старшим волхвом был его дед Нежата, и обучался игре на гуслях и служению богам заодно с Дедичем – они были ровесники и с детства хорошо друг друга знали. Когда им было по шестнадцать лет, пути их разошлись: Велебрана увезли в Киев в числе прочих заложников, а Дедич остался дома. И вот теперь они, оба наследники старинных родов, в отрочестве бывшие так близки, стали совсем разными людьми. Один остался словенином, а другой сделался русом. Впрочем, дружба их возобновилась, и когда Дедич приезжал в Будгощ – это случалось несколько раз, несмотря на полный день конного пути, – непременно посылали и в Люботеш за Велебраном.
Мальфрид донашивала свою ношу последний месяц. Таял снег, сквозь прошлогоднюю траву пробивалась свежая, а когда земля освободится, ее срок придет. Мальфрид молила богов об одном: чтобы она успела родить до того, как окончится это гнетущее затишье. Все Поозёрье застыло в тревожном ожидании: былой уклад разрушился, уже второй раз на памяти живущих, а новый не рождался. Сванхейд, если старейшины ее спрашивали, отвечала все то же: она признает законную власть только за потомками своего сына Ингвара и больше ни за кем. Было ясно, что летом следует ожидать явления воли Святослава. Но какой она будет? Не обрушится ли гнев его на невиновных? Словене не собирались становиться бессильной жертвой княжеского гнева: они готовились собрать ополчение и разговаривать со Святославом, имея оружие в руках для защиты своей воли и чести. Мальфрид ожидала дитя, зная, что в белом свете его сторожит война. И содрогалась, представляя, что ей и ее новорожденному чаду придется пережить тот же ужас, что пережила она сама и ее мать в Искоростене. Да и уцелели они тогда чудом…
На первую пахоту к ним снова приехал Дедич. Первым в поле соху вывозил сам Видята, как и другие старейшины каждый у себя, но жрецы Перыни объезжали городцы, чтобы освящать начало работы, приносить жертвы земле-матери, которой предстояли новые труды до самой осени, освящать семена. Оратаи
[20] волости в нарядных одеждах собирался к «дедову полю» близ Будгоща. Из обчины в святилище вынесли деревянного чура-деда, обошли с ним кругом поля, потом воткнули в край и угостили. Под его зорким присмотром Видята провел первые борозды. Пахали в этот день немного – ради почина, потом на земле расстелили кошмы и шкуры, сели угощаться, перед тем зарыв в землю по углам поля по яйцу и кусочку хлеба из прошлогоднего зерна. Даже если ни в одной избе уже не было ни единого зернышка, кроме посевных, для первой пахоты и сева сохраняли немного прошлогоднего хлеба – покормить землю перед новым ее зачатием, передать плодоносную силу от прошлого урожая будущему.
