– Господин Волх послал нам это дитя, – хрипло от волнения сказал Дедич, – но я берусь быть ему отцом в белом свете, дать ему все, что должен дать отец сыну. Сделать его наследником рода моего, чести и имения. И дать ему имя, когда настанет срок.
Он осторожно поцеловал младенца и передал его Мальфрид. Потом встал на колени, глядя, как она снова прикладывает дитя к груди.
– Да услышат тебя боги, – тихо сказала она.
И сейчас еще она оставалась невестой Волха – лишь через два месяца она сможет передать золотой перстень какой-то другой деве. Мальфрид не пыталась сейчас загадывать, как пойдет дальше нить ее судьбы: слишком многое еще оставалось неизвестным и лишь ждало решения. Но так или иначе она знала: взяв ее чадо на руки и признав своим, Дедич неразрывно связал и ее с собой. Свидетелей было мало, но боги и деды слышали. Судьба ее как матери Волхова чада находилась в его руках. И от этой мысли она, держа возле груди его ребенка и видя благодарный, восхищенный взгляд его земного отца, чувствовала такой покой, какого не испытывала, казалось, ни разу за всю ее жизнь. Двенадцать лет назад вспыхнуло пламя Искоростеня, сожгло ее волю и счастье. Теперь наконец последние угли того пожарища угасли в ее душе. Покрылась землей и травой память бед и потерь, белый пояс Зари вывел ее на верную дорогу к счастью. Избавившись от бремени, благополучно родив здоровое дитя, Мальфрид ощущала себя сильной, как земля, и ничто не могло бы ее сокрушить.
Младенец выпустил грудь и заснул. Мальфрид осторожно погладила его мягкие волосики. В этом крошечном существе жила сила богов словенских, мощь северных вод. И этой силе предстояло выстоять в схватке не с кем-нибудь, а с земным Перуном – Святославом киевским. Уже совсем скоро.
* * *
Три дня Мальфрид с ребенком оставалась в бане, но каждый день ее навещали женщины из Будгоща и окрестных селений. Из Люботеша Велебран привез свою мачеху, вторую жену отца: его родная мать умерла, когда рожала своего первенца, и было ей тогда всего четырнадцать лет. Женщины приносили обычные подарки: полотно, рушники, сорочки, кашу, мед и яйца; всем хотелось посмотреть на дитя Ящера. Мальфрид казалось, иные разочарованы, что ее младенец не имеет ни хвоста, ни лягушачьих лапок, ни хотя бы рук по локоть в золоте. Но ей новорожденный очень нравился: оправившись, он стал таким миленьким, что загляденье.
Вот она перебралась назад в избу, но еще трижды ходила в баню, чтобы очиститься после перехода Огненной реки. На седьмой день сожгли солому, на которой чадо родилось. Чтобы полностью вернуться к обычной жизни и больше не считаться «полупокойницей», Мальфрид предстояло выждать целых шесть недель, и только наречение ребенка полностью вернет ее к обычной жизни. Этот срок казался неимоверно долгим: как знать, что успеет случиться за целых шесть недель!
Но уже на девятый день, когда в Будгоще готовились в первый раз выгонять скотину на луга, с запада, от верховьев Шелони, подошла плесковская дружина. Однажды, когда Мальфрид кормила ребенка, к ней заглянул Бер и сказал, чтобы приготовилась принять важного гостя; вид у него был возбужденный и веселый, но что за гость, он не сказал. Волнуясь, Мальфрид застегнула сорочку и отдала чадо Кюлли, чтобы унесла в бабий кут, за занавеску. Едва она успела накинуть темный платок, как на крыльце послышался шум и топот, говор нескольких мужских голосов. Потом дверь отворилась, вошел Бер, а вслед за ним Улеб Мистинович.
Ахнув, Мальфрид поднялась на ноги. Улеба она знала прекрасно: с пяти лет она росла на дворе Мистины и играла со всеми его детьми. Когда пять дет назад Улеб после разрыва со Святославом вынужден был уехать из Киева, она лишь начинала вылупляться из скорлупы детства, и в ту пору дружны они не были. В две минувшие зимы, когда она ненадолго оказывалась в Плескове, они тоже виделись, но общались мало. Улеб оставался в ее памяти отроком; в молодом мужчине с рыжеватой бородкой она видела мальчика, который защищал их, девочек, если Святослав уж слишком расходился, играя в набег на царство Аварское (им, как младшим, всегда доставалось изображать авар).
Улеб тоже был рад ее видеть; он казался непривычно оживлен и взбудоражен.
– Я слышал, слышал, ты уже второе божье дитя родила! – смеясь, говорил он, когда подошел поцеловать ее. – А первый малец как?
– Тише! – Мальфрид закрыла ему рот. – Ты не знаешь разве…
– А, да, мне Бер говорил. Про это нельзя, – Улеб сам послушно закрыл себе рот ладонью. – У меня тоже такое есть! Как вы все? Здоровы? Твоя мать тебе кланяется, и моя мать, и Алдан, и Кетиль…
– Ты видел Сванхейд?
– Сейчас пойду к ней. Бер меня сначала к тебе потащил. Говорит, тут такое диво…
Мальфрид засмеялась: Бер так гордился своим двоюродным внуком, как будто сам его породил.
Улебу было уже двадцать шесть лет, но со своей бабкой Сванхейд он еще никогда не встречался.
– Это Улеб, дроттниг, – сказал Бер, подведя его к ней.
Бер не улыбался, хорошо понимая важность этого мгновения.
– Будь жива, госпожа! – Улеб почтительно поклонился бабке.
– Подойди, – велела Сванхейд. Голос ее слегка дрожал.
Улеб подошел и встал на колени, чтобы лицо его оказалось на одном уровне с глазами сидящей бабки. Сванхейд дрожащей рукой прикоснулась к его плечу, и блекло-голубые глаза ее были как у вёльвы, зрящей разом былое и грядущее.
О том, что у Ингвара остался не один сын, а два, Сванхейд узнала, как и весь свет, только пять лет назад. У нее самой вдруг стало на одного внука больше, и прибавился не младенец, а сразу мужчина двадцати лет. Когда два с половиной года назад княгиня Эльга была у нее в Хольмгарде, они говорили и об Улебе.
«Я не стану спрашивать, что ты слышала, – сказала Эльга, когда Сванхейд о нем упомянула. – А лучше расскажу тебе все как есть. В ту осень, когда у меня родился Святослав, у сестры моей Уты тоже родился сын и тоже от Ингвара. Но сразу после нашей свадьбы Ута вышла за Мистину Свенельдича, и двадцать с лишним лет Улеб считался сыном Мистины. До того лета, когда Святослав сгинул в Корсуньской стране. Вестей о нем не было очень долго, и в дружине считали, что он погиб. Кияне приходили ко мне и спрашивали, кто теперь будет в Киеве князем. Тогда мы решили объявить, что у Ингвара остался еще один сын. Мы сочли, что так будет лучше. Нам был нужен князь – взрослый мужчина, а не годовалое чадо. Но Святослав вернулся, и… Улебу пришлось покинуть Киев. Мой сын никак не мог поверить, что сводный брат не желал ему зла. Мне до сих пор стыдно, что я не сумела предотвратить столь ужасный раздор в роду. Не знаю, смягчится ли когда-нибудь Святослав, чтобы Улеб мог к нам вернуться».
Знавшие Уту считали Улеба похожим на нее – рыжеватые волосы, веснушки, средний рост, мягкие черты, приветливое выражение лица. Но Сванхейд, никогда не встречавшая Уту, искала и находила в ее сыне совсем иное сходство. Своего сына Ингвара, старшего из выживших, она видела взрослым лишь несколько раз и очень давно. Он был тогда моложе, чем Улеб сейчас, но больший жизненный опыт и большая суровость духа делали его старше на вид. А теперь Ингвар нежданно вернулся к своей матери в другом человеке. Те же очертания лба со слегка выступающим мыском русых волос, серо-голубые глаза, густые русые брови при рыжеватой бородке. Волосы Улеба были темнее, а черты, благодаря миловидной матери, приятнее, но все же он оказался похож на Ингвара больше, чем его признанный, законный сын Святослав. Никто не видел этого так ясно, как Сванхейд, в чьих мыслях Ингвар всегда оставался живым и молодым.
