– И зачем он сын Ингорев? – в досаде воскликнул Добровой. – Был бы как мы все…
Братья смотрели на него с пониманием. Еще пять лет назад притязания Улеба внушали им гнев и досаду. Он был в их глазах таким же сыном бывшей Ингваровой хоти, как они все, только и отличия, что его мать – сестра Эльги и ближе к ней, чем другие полонянки-наложницы. Так и почему ему такая честь? Ту разницу, что он-то, не в пример им всем, был сыном самого Ингвара, а не новых мужей его бывших жен, никто в расчет не принимал.
– Вот что я вам скажу, дренги! – Игмор стукнул кулаком по доскам причала, на которых сидел. – Пока жив он, не будет нам ни покоя, ни чести.
– Ну а куда ж он денется? – отозвался Агмунд.
– Надо, чтобы делся куда.
– Это как?
– Прикинуть надо. Вон он, в Хольмгарде, – Игмор кивнул через реку, где в поприще с небольшим виднелся холм бывшего стольного города. – Добраться-то до него немудрено…
– Ты не шутишь? – недоверчиво спросил Красен.
– Шучу! – мрачно ответил Игмор. – Сейчас в пляс пущусь. Велеба зови, пускай играет.
Они снова помолчали. Все были согласны, что избавиться от Улеба навсегда было бы очень хорошо: именно он виделся гридям главным препятствием на пути к миру в земле словенской. К миру – это значит к полной покорности ее Святославу, как и надлежит быть. Да и устроить это было им несложно. Но что-то в душе противилось. Они все выросли вместе с Улебом. Понимали, что сам он мало в чем виноват. Трудно было решиться умышлять на человека княжеской крови, Ингварова сына, Святославова брата.
– Нет, – Градимир мотнул головой. – Не пойдет на это Святослав. Его вон за девку запозорили, что свою кровь обидел, а то ведь брат!
– Святослав не пойдет, – кивнул нечесаной головой Игмор. – А мы…
– Что – мы?
– А мы на что у него? Будет его кто в бою секирой рубить – я прикрою. И ты. И ты, Доброшка. Иначе зачем мы на свете живем? Надо будет ему болото перейти, гати не случится – я лягу, пусть по моей спине идет. А кто боится ручки-ножки замарать, – Игмор грозно оглядел притихшую братию, – не брат мне больше, жма!
* * *
В Берову избу, откуда Мальфрид так и не решилась пока выйти, попросив лишь, чтобы к ней принесли обоих мальцов, заглянула Ита.
– Там приехали Богомысл и Сдеслав, – доложила она. – Госпожа спрашивает, что им говорить.
Трое внуков Сванхейд переглянулись. Поистине настали удивительные времена, если мудрая госпожа присылает за советом к ним.
– Послушай! – сделав служанке знак подождать, Бер взял руку Мальфрид. Для этого ему пришлось оторвать ее от теплого бока Богича (так она стала звать своего младшего сына, нареченного Богомилом). – Я понимаю, тебе от всего этого радости мало. Но мы не можем больше молчать. Улеб вон только в двадцать лет стал сыном своего отца, – он кивнул на брата, – и до сих пор не может от той тайны отмыться. Если уж у тебя сын от Святослава, пусть он с детства и будет сыном Святослава! У него ведь тоже старшие братья есть!
– Все уже знают главное, – Улеб кивнул, соглашаясь. – Пусть уж лучше они знают все, чем сами будут сочинять нелепицы разные.
– Я не пойду к ним! – Мальфрид свободной рукой крепче прижала к себе младенца, будто защищаясь им.
– Тебя никто не гонит, – Бер встал и оправил пояс. – Я пойду. А ты сиди и не показывайся.
До вечера в Хольмгард еще два или три раза являлись посланцы от старейшин. Слухи об удивительных открытиях расходились по берегам Волхова и Ильменя, все хотели знать правду: что было, дабы попытаться угадать, что будет. Дева, которая стала матерью Волхова чада, оказывается, имеет сына и от Святослава! Сойди вдруг сам Перун с неба, люди удивились бы не больше. До позднего вечера Бер и Сванхейд объясняли гостям: да, Малфрида в юности, в Киеве, была хотью Святослава и родила от него дитя, освященное силой Князя-Медведя. Дескать, для того и уехала, чтобы наделить рожденного в священных пределах младенца силой земли и защитой богов. Дитя это здесь, ему к концу жатвы будет два года. Люди дивились. Иные даже намекали, что негоже было предлагать в невесты Волху деву, у которой уже есть дитя, но Сванхейд напомнила: если Волх ее выбрал, значит, счел достойной. На вам судить.
Богомысл из Словенска, двоюродный брат Призора, приходил одним из первых. Услышав, что он здесь, Мальфрид сняла с шеи ремешок, на котором уже год висела кремневая стрелка, оправленная в серебро, завернула в платок и через служанку послала Богомыслу: мол, он знает, кому отдать. Тот стрелку взял, но ничего не передал ей в ответ.
Самого Дедича Мальфрид и не ждала. Ей даже было его жаль: при всем честном народе услышать такие новости о той, на ком собирался жениться, о той, с кем вместе породил Волхово священное дитя! Может, теперь он считает, что она его опозорила. Горько жалеет, что дал сыну такой матери свое родовое имя. Но уж его не снять назад, это не пеленка… И что теперь будет? Сватовства, похоже, можно больше не ждать, думала Мальфрид, качая младшее дитя и глядя, как старшее возится на полу с деревянными лошадками. Как бы его самого из жрецов не попросили. Жрецом ведь не всякий может быть, а только самый лучший человек в роду: умный, красивый собой, без каких-либо уродств и изъянов, даже незначительных, без родимых пятен и веснушек, умеющий красиво говорить… Таким и был Дедич, пока с ней не повстречался. Если теперь на нем появилось пятно бесчестья, это ее вина. Вся его красота, умения, дивная игра на гуслях и пение окажутся замараны позором. Погубив себя, она сгубила и его. Неудивительно, если он ее проклянет… Она останется в Хольмгарде навсегда…
Но и это было бы не бедой – нигде и никогда ей не жилось лучше, чем в Хольмгарде. Знать бы, какая судьба ожидает сам Хольмгард, а с ним и Гарды, всю землю словенскую от Варяжского моря до Ловати.
До Купалий оставались считаные дни. Шла пора самых коротких ночей; в иное время все уже давно спали бы, а сегодня небо оставалось светлым и у Сванхейд в гриднице еще сидели какие-то гости.
Но постепенно все-таки темнело. Мальфрид отдала детей нянькам, чтобы укладывали спать. Она сама и Улеб еще не ложились: ждали Бера, надеясь от него услышать, что толкуют словене об их делах.
Наконец Бер вернулся.
– Там к тебе приплыли какие-то киевские, – сказал он Улебу, когда они вдвоем поднялись ему навстречу. – Двое. Просят к ним выйти.
– Какие двое? – не понял Улеб.
– Леший их знает. Видно, что киевские. Не наши.
– Где они?
– На причале. Баба воду несла, передала. Говорят, дело у них к тебе. Слово молвить хотят.
– Это от Святослава, – сказала Мальфрид. – Зови их сюда.
– Сюда? – Бер недоверчиво поднял брови.
– Я тоже хочу их повидать. Они не сказали, как их зовут?
– Нет.
– Но ведь может быть, что Святослав хочет передать что-то тайно? И ему мало радости – на весь свет наши… дела объявили.
