Перед идолом Волха Мальфрид передала ребенка Святославу.
– Я беру это дитя и признаю его своим сыном, – произнес он.
На площадке теснилось столько людей, сколько могло поместиться, стояли даже на тропе по склону. Остальные внимали снизу – целое море голов. Но никто, казалось, не дышал, лишь ветер шумел над вершиной. Сам Волхов тысячами очей золотых бликов наблюдал за обрядом принятия будущего князя в его знатный и славный род.
– Да будет он достойным внуком дедов моих и наследником того, чем владею я на этой земле, – продолжал Святослав. – И даю я имя ему – Владимир, ибо кровь многих родов княжьих соединилась в нем.
Ведогость зачерпнул ковшом с головой ящера воды из котла и вылил на макушку ребенка. Тот закричал, недовольный холодным купанием, но крик его был встречен смехом толпы и радостным гулом.
– Через десять лет я вручу ему меч, как мне мой отец вручил, – продолжал Святослав, передав дитя Ведогостю. – И пусть расширяет он пределы державы своей, сколько хватит его удачи. Так деды наши творили, пусть и он так творит. В двенадцать лет станет он полноправным князем и владыкой твоим, земля словенская. Пусть отсылает мне две трети дани, что здесь соберет, а я ему всегда буду добрым отцом. На том клянусь мечом своим!
Святослав еще раз поцеловал меч и поклонился на все четыре стороны – Волхову и небу, земле и людям.
Все потянулись в обчины – отмечать великий праздник. Пока народ не освободил тропу, сойти с вешины было нельзя, и образовалась заминка. Мальфрид взяла у Ведогостя чадо, чтобы его успокоить: маленькому Владимиру не нравилось в мокрой рубашке, и надо было его переодеть.
– Ну что? – Пока она и нянька возились с ребенком, к ней протиснулся Святослав. – Хорошее имя я дал? Нравится тебе?
– И как придумал только! – Мальфрид усмехнулась.
– Как ты хотела. Чтобы твоих родичей напоминало и чтобы власть над миром сулило.
– Я помню, вроде у болгар был когда-то князь Владимир.
– Точно, был, – подтвердил Лют. – Мне брат рассказывал, а ему царевич их Боян, они с ним знались, когда наши греков воевали. Что был в земле Болгарской такой князь, давным-давно, князя Бориса сын. А Борис Бояну был дед, только он его никогда не видел. Борис от греков Христову веру принял, а Владимир против него возмутился и к старым богам вернулся.
– Я не знал, – Святослав удивленно посмотрел на него. – Ну, стало быть, сами боги мне мысль подали. Нам, глядишь, еще для богов защитник понадобится – с матерью и ее греками, в рот им копыто…
Мальфрид тайком вздохнула: пять лет назад и она была крещена, вместе со всей Эльгиной челядью. Слушала поучения отца Ригора, раздавала хлеб нищим… В их толпе она и повстречала своего изувеченного отца, не ведая, кто этот одноглазый бродяга со страшным шрамом через все лицо.
Подумав о тех днях, Мальфрид крепче прижала к себе сына. В этот миг он стал ей еще дороже. В его имени теперь хранится память о ее отце и даже о таких далеких предках, о каких она не знала. Если бы Володислав деревский видел ее сейчас, то признал бы – его непримиримая борьба прошла недаром. Не принеся прямых плодов, она побудила ее, его дочь, бороться за честь рода, не сгибаясь ни под какими бурями.
Тропа освободилась, и Мальфрид двинулась вперед.
– Ну так вот, – Святослав чуть придержал ее. – Сделано дело. Имя я ему дал. Придет время через десять лет – и меч дам. А уж как он этими дарами распорядится – его будет забота.
Князь киевский не знал: у него самого нет этих десяти лет. Всего семь лет у него остается на то, чтобы добиться вечной славы для себя и обессмертить память своего рода. И уж тем более он не мог знать, что род его будет продолжен только через этого ребенка, чьего рождения он не желал и кому дал имя лишь как выкуп мира со своей отчиной и дединой.
* * *
Веселье продолжалось дотемна. Купалии в этот раз настали всего через два-три дня после гибели Улеба, тогда все были испуганы и подавлены, поэтому настоящего гулянья не получилось. Святослав тогда приезжал в святилище, сам принес бычка в жертву, его гриди потаращились с причала, как юная Горяница прыгает с лодки, увитой зеленью, и плывет назад к берегу. Все обряды были справлены, но даже молодежь быстро разошлась с луговины: матери растащили девок по домам, подальше от пришлых удальцов.
Теперь было другое дело. Святослав примирился с родичами, принес искупительные жертвы в Перынь за то, что при нем был убит его брат Улеб, хотя дело так и не прояснилось и его вина не была доказана. Но то, что им вручен юной законный князь, словене поняли как выкуп возможной вины и теперь смотрели в будущее куда бодрее прежнего.
Правда, не все были готовы к примирению.
– Ты не тревожься, я не забуду, – вполголоса уверял Бера Лют, когда они вышли, с чашами в руках, подышать на берег реки. Лют хорошо понимал, что означает каменное спокойствие родича и его тонкие язвительные речи. – Я с гридьбы глаз не спущу. Икмоша, это хрен лохматый, непременно всплывет. Куда он с упырями своими от князя денется? Он родился в гридьбе, нигде больше жить не умеет. У него мать – та еще сорока, что она проведает, то назавтра весь Киев будет знает. А как появится, мы не пропустим.
– Да у вас там в Киеве людей тыща, – сомневался Бер. – Укроется где…
– Не всю же жизнь ему прятаться. А мой брат – в Киеве тысяцкий, он все норы знает. Мистиша сквозь землю на сажень видит! – с пьяноватой, но уверенной гордостью уверял Лют. – Не уйдут от нас те упыри…
В это время в обчине шел не менее важный разговор.
– Князь у нас есть, это дело доброе, – говорил Сдеслав. – Да только больно уж он мал.
– Князь мал, а дела ему много: дань собирать, отсылать, суды судить, ряды рядить… – подхватил Призор.
– Войско, коли случится, собирать и вести, – подсказал Асмунд.
– И войско тоже, да! Не по силам дитяте. Надобен ему кормилец… опекун.
– Я готов из своих людей вам самого лучшего предоставить, – Святослав улыбнулся. – Хоть своего. Асмунд, пойдешь внуку в кормильцы? Меня-то уж ты выкормил, выучил, а ему в самый раз!
Асмунд хмыкнул, не зная, не шутит ли подросший воспитанник.
– Воевода-то он хоть куда, да мы так рассудили меж собой, – возразил Призор, – что кормилец нужен ему из нашего рода, словенского. А коли мать молода, то пусть будет и мужем ей. Ведь не станет она девкой жить всю жизнь, в таких-то годах, – он посмотрел на Мальфрид, с чадом на коленях сидевшую во главе женского стола, между Сванхейд и Вояной. – Захочет замуж. А муж ее с кормильцем сыновним станет вздорить, кому, значит, за него дела решать. Опять недоброе выйдет.
– Значит, хотите мужа ей дать? – Святослав тоже бросил на Мальфрид испытывающий взгляд.
Строго говоря, сейчас он куда охотнее взял бы ее в жены, чем даже три года назад. Она не просто расцвела за эти годы – в ней появилась уверенность и сила, а силу он всегда ценил.
