В круг вышла Весень. Она расстелила на земле белый четвероугольный плат, потом стянула с пальца свое золотое кольцо, поцеловала его и положила на плат. Потом достала из короба изогнутую кость. Мальфрид пригляделась: это было ребро какого-то животного, явно очень старое и выглаженное, так что шероховатая поверхность кости сделалась гладкой, как стекло. Весень положила ребро в середину плата, концами вверх.
– Помогайте, боги, стрелочку вертеть! – сказала Весень, чашей подняв руки, и девушки в один голос воскликнули:
– Слава!
– Стрелочку вертеть, судьбу девичью пытать!
– Слава!
– А чья стрелочка, той и перстень золотой!
– Слава!
– А чей перстень золотой, той и жених молодой!
– Слава! Слава! Слава!
На последних словах девушки разом опустились на колени – будто белые лебеди сели на широкий луг. И Мальфрид среди них, в своем красном платье, будто мак среди белых нивяниц. Теперь она поняла, что будет происходить. И что золотое кольцо, которое носила Весень, та получила вовсе не от своего Гостилы, Призорова сына, а от иного жениха. Того, который всякую весну выбирает новую невесту.
Дедич играл; звуки струн были как ветер, что не даст обвиснуть парусу и все несет, несет дух по невидимым волнам, навстречу божеству, указывает путь… Взглянув мельком ему в лицо, Мальфрид вдруг подумала: а ведь эта рыжая борода при темных русых волосах – тоже, как и дивный голос, знак избранности, благоволения богов… Эти звуки, пронзая все ее существо, ощущались почти как ласки невидимых рук.
Больше она ни о чем подумать не успела. Гусли умолкли, но Мальфрид не сразу заметила, что Дедич больше не играет: пение солнечных струн еще жило в ней, наполняло ее всю. Шагнув в девичий круг, Дедич крутанул кость за середину, та принялась стремительно вращаться. Ее концы в движении слились в сплошное кольцо, и Мальфрид не могла оторвать от него зачарованных глаз. Она глубоко дышала от волнения, по коже бежали мурашки, и звуки гуслей еще отдавались где-то внутри. А вокруг расстилался простор, и Волхов играл бесчисленными бликами, притягивая взор…
Невольно Мальфрид взглянула на реку. Вдруг осознала, как широк Волхов, как глубок, как холодны, должно быть, его воды ближе к сумраку дна, как сильно течение, способное нести человека, будто лист…
Вокруг раздался многоголосый радостный крик. Очнувшись, Мальфрид глянула в середину круга. Кость перестала вращаться, и один из ее концов, с вырезанной стрелкой, указывал прямо на нее.
Глубоко втянув воздух, она замерла. Девы вокруг скакали от радости, особенно старшие – Нежана, Чара и Людослава. Для них этот жребий был третьим, и на грядущих Купалиях они смогут выбрать себе жениха. Кое-кто и сейчас поглядывал на Бера, стоявшего среди других мужчин на краю площадки. Весень не прыгала – для этого она была слишком чинной, но облегчение на ее лице отражалось более сильное, чем у прочих.
Мальфрид стояла, едва дыша. Сама не знала, льстит ей выпавшая честь или пугает. Она ведь так и не выспросила, что этот выбор для нее означает.
Дедич медленно поднял глаза к ее лицу. Она поневоле встретила его взгляд и содрогнулась: показалось, что его голубые глаза точно того же оттенка, что вода Волхова внизу под холмом, что эти глаза и есть Волхов… Из них прямо в душу ее взирала та самая глубина – сумрачная, холодная, неодолимая. Притягательная, манящая…
– Волх выбрал невесту, – произнес Дедич, и показалось, что этот низкий, хрипловатый голос исходит из уст иного существа, более могущественного. – Подойди, Малфредь.
Едва чуя под собой землю, Мальфрид сделала шаг к Дедичу. Жрец подобрал с плата кольцо, положенное туда Весенью, тоже поцеловал его и взял Мальфрид за руку. Рука новоизбранной невесты дрожала.
– Вот тебе перстень золотой, – Дедич надел ей витое золотое колечко, – а с ним твой теперь и жених молодой, сам Волх Словенович.
Потом он притянул ее к себе и поцеловал – как сват, принимающий будущую жену в новый род. Мальфрид пронизывал трепет; с этого мгновения она принадлежит им – Волху и Волхову, Перыни и племени поозёр. Касание его губ, щекочущая щеку борода напомнили ей о Князе-Медведе. Она побывала женой лесного божества, теперь ее выбрало речное божество – видно, не уйдешь от судьбы, убеги хоть за тридевять земель. Боги отметили ее и не сводят с нее глаз…
Вдоль края Окольного проляжет твой путь, сказала ей когда-то Бура-баба. Но разве не сама она выбрала для себя эту участь, когда соткала поясок новой судьбы, спряв нити на золотом веретене Зари-Зареницы? И второй раз – когда из жилища Буры-бабы отправилась на мертвую сторону, а не на живую. Сделанный выбор властно правит ее долей, влечет ее вперед сила могучая и неодолимая, как течение Волхова.
Шли три девицы,
Шли три красавицы
Через быструю реченьку!
Лели-лели, слава!
– запели девушки, окружив Мальфрид.
Первая ступила:
Праву ножку смочила –
Медный перстень получила.
Лели-лели, слава!
Вторая ступила:
Леву ножку смочила –
Серебрян перстень получила.
Лели-лели, слава!
Третья ступила:
Обе ноженьки смочила –
Златой перстень получила.
Лели-лели, слава!
Мальфрид стояла в середине круга, будто березка. Пение окружало ее, омывало, как вода, окутывало коконом серебряных нитей. Из этого круга она выйдет освященной жертвой – сосредоточием девичьей красоты и силы, собранной для нее со всего племени словенского. Станет самым ценным даром, что поозеры ежегодно преподносят своему предку и покровителю, чтобы не прервалась священная связь рода, смертного и бессмертного разом.
Наконец все спустились с могильного холма и направились к своим челнам. Дедич остался на берегу. Уже сидя на корме отплывшей лодки, Мальфрид оглянулась: он стоял на причале, уперев руки в бока, и провожал ее взглядом. Гусли висели на ремне у него на груди, и ей вспомнились щиты княгининых гридей.
– Но есть в этом и кое-что хорошее, – сказал Бер, выгребая к середине реки.
По дороге от холма к лодкам он был довольно хмур, но теперь лицо его прояснилось.
– Что? – Мальфрид взглянула на него.
– Теперь целый год, до следующих Купалий, никто не будет к тебе свататься.
– До следующих Купалий? – Мальфрид сначала не поняла его.
– Ну да. К невесте Волхова не сватаются. Только через год, когда выберут новую, будет можно…
– И уж тогда к ней женихи набегут, как чайки на потроха, – буркнул его отрок, Тихонич.
– А! – Мальфрид сообразила и расхохоталась.
– Что ты смеешься?
– Я… он меня заворожил совсем… – Мальфрид посмотрела на золотое колечко, привыкая к этой новой вещи, с которой ей быть неразлучной целый год. – Я почти подумала, что это теперь навсегда…
