Жатва в этих краях заканчивалась чуть ли не на месяц позже, чем в теплой земле Полянской. Но вот все снопы были увезены с полей, в Перыни назначили пир по случаю дожинок. Все сразу снопы здесь не молотили, хранили урожай в скирдах, обмолачивая понемногу в продолжение зимы, но из обмолоченного было видно, что урожай вышел неплох: где сам-восемь, где сам-двенадцать, а где и сам-пятнадцать. Сванхейд делала запасы: за серебро, скот, хорошие железные изделия покупала рожь и пшеницу у тех хозяев, кто сеял на выжженных делянках и получал до сам-восьмидесяти. Только такие делянки и позволяли запасаться на будущие, тощие годы, и торговать излишками. Остальным, сеявшим на притеребах, хорошо бы до Карачуна хватило хлеба.
На обряды и угощения в честь дожинок варяги, не имеющие в волости своих пахотных угодий, не ходили. Зато собрались все старейшины Поозёрья со своими большухами. Осенью не девы, но зрелые жены и самые многочадные матери приносили в дар на Волховой могиле венки из колосьев и величали последний «Велесов» сноп. Сам Волхов идол стоял обвитый жгутом из колосьев, и до ночи в обчинах звучали голоса, пахло пирогами, блинами из новой муки, жареным мясом, слышалась гудьба гуслей, рожков, сопелок. Жатва – роды земли; те самые бабы, что принимали у земли-матушки ее хлебное дитя, теперь плясали в кругу, пели, ожидая скорых свадеб сыновей:
Он коня седлает, конь под ним играет,
Ой ладу-ладу, конь под ним играет.
На коня садится, конь под ним бодрится,
Ой ладу-ладу, конь под ним бодрится.
Плеточкой он машет, конь-то под ним пляшет,
Ой ладу-ладу, конь-то под ним пляшет…
Через день после пира к Сванхейд прибежали с причала: приехал из Перыни Дедич и просит допустить его к хозяйкам. Сванхейд велела звать его и послала за Мальфрид. Та только еще встала и была бледна, но все же вышла в гридницу. Она догадывалась, зачем он пришел. С той ночи, проведенной в белом шатре, Мальфрид ни разу не видела Дедича. Да и сейчас ждала с волнением, не зная, как говорить с ним. По человеческому счету меж ними ничего не изменилось, они по-прежнему были друг от друга далеки, как всякая дева из варяжского городца и родовитый жрец из Перыни. Но была у нее новость, которую ему пришло время узнать…
Как обычно, Бер сам сошел на внутреннюю пристань и повел Дедича в хозяйский дом. Сванхейд сидела на своем почетном сидении, Мальфрид – в кресле пониже возле нее, с рогом, окованным узорным серебром, на коленях. Ита держала кувшин. Когда Бер ввел Дедича, Мальфрид поднялась и протянула рог Ите, чтобы налила вареного меда.
– Будь цел в доме нашем, Дедомил Требогостич, да пошлют тебе боги здоровья и всякого блага! – встретив его перед очагом, Мальфрид подала ему рог.
Дедич принял его, отпил и наклонился ее поцеловать. Оба они хранили достойную невозмутимость, но все же она ощутила, как губы его слегка дрогнули, легко прикасаясь к ее сомкнутым губам. Обоим казалось, все то, что случилось в воде Волхова, а потом в белом шатре, было вовсе не с ними. Такова суть истинного священнодейстия: оно творится на земле и притом на грани иного мира, руками людей, но силой высших существ. Закончив дело, все расходятся: люди – в белый свет, нелюди – к себе. Очень глупо пытаться удержать в душе своей того гостя, что приходит, к счастью для смертных, лишь иногда.
Выпрямившись, Дедич взглянул на кремневую стрелку в серебре, висевшую у Мальфрид на шее. На нее он поглядывал и после того, как Сванхейд усадила его и стала расспрашивать: об урожае, о пире, о том, что говорят люди. Рассказала, что через десять дней сама дает осенний пир, как велось в Хольмгарде по старинному северному обычаю ежегодно, пригласила Дедича и других служителей Перыни. Предупредила, что пир будет особенно многолюдный, приедет много новых гостей. Держалась госпожа просто, по-дружески, всячески давая понять, что желает быть и с Перынью, и с родичами гостя в Словенске в самых лучших отношениях. Дедич отвечал ей охотно и учтиво, но Сванхейд видела по его глазам, что мысли его где-то не здесь. На Мальфрид он смотрел мало, но каким-то образом старая госпожа чувствовала: внимание его сосредоточено именно на ее правнучке. В его взгляде, устремленном на девушку, мелькала тревога – ее бледность, нездоровый вид не прошли мимо его внимания.
Мальфрид в беседе почти не участвовала, а лишь слегка улыбалась, поигрывая Перуновой стрелкой у себя на груди и тем вынуждая Дедича то и дело смотреть на оберег. Улыбка Мальфрид была искренней: ей нравилось видеть горделивый разворот его широких плеч, его яркие голубые глаза, черные брови, изогнутые на верхнем конце, будто крылья хищной птицы, его спокойное лицо, на котором против его воли проступала тайная мысль. Они оба держались так, будто едва знают друг друга. Среди людей их и правда почти ничто не связывало. Две мимолетные встречи на супредках… один краткий разговор в Купальский вечер… Но теперь Мальфрид видела в нем больше, чем прежде, и весь его облик казался ей куда более ярким, значительным и привлекательным.
Но вот наконец, исполнив долг вежливого гостя, Дедич повернулся к девушке.
– Здорова ли ты, Малфредь? – смягчая голос, так что кроме вежливости в нем появилась особая теплота, спросил он. – За все лето ни разу не видел тебя, девки говорят, тебе немоглось. Звали тебя, говорят, и за малиной, и по грибы.
– Это правда, бывало, что и немоглось мне, – без огорчения ответила Мальфрид. – Но это нездоровье скоро пройдет. К осеннему пиру поправлюсь.
– Рад слышать, – Дедич посмотрел на оберег у нее на груди и кивнул: – Мне бы стрелку мою. Дожинки прошли, людям ведомо, что жертва была господину Волху принесена и принята благосклонно. О прежнем деле больше речи не будет. Верни мне оберег мой.
Мальфрид, ожидавшая это просьбы, улыбнулась и уверенно покачала головой.
– Нет? – Дедич поднял брови, будто спрашивая, не шутка ли это.
Мальфрид еще раз покачала головой, и улыбка ее стала шире. Словно радость рвалась из сердца, бросая лучи на лицо, и золотистые веснушки придавали ее лицу сходство с ликом самого солнца.
– Не верну я тебе стрелку твою, – твердо, как о несомненном деле, ответила она. – Она мне теперь пуще прежнего нужна. До самого Ярилы Молодого. Мне… и еще кое-кому. А как явится на свет Ярила Молодой… тогда и решишь, как быть с твоим оберегом. Может, ведают у вас мудрые, что творить, когда от Ящера дитя родится?
Дедич переменился в лице и подался к ней. Сванхейд, с жадным любопытством за ним наблюдавшая, подавила усмешку; Бер, не такой оживленный, как женщины, молча отвернулся, поджимая губы.
Сванхейд очень гордилась тем, что правнучка унаследовала ее плодовитость; эта гордость своей породой и сейчас отражалась на ее лице. Но Бер в душе считал, что боги напрасно так балуют эту девушку вниманием. Лучше бы они дали ей спокойно выйти замуж за достойного человека, а уж потом посылали одиннадцать детей!
– Даровал господин Волх мне дитя, – внятно пояснила Мальфрид в ответ на изумленный взгляд Дедича. – Понесла я с той ночи… у господина вод. Как начнется весной пахота, так оно и родится.
