– Уж нам ли для доброго дела людей не найти? – крикнул тот круглолицый молодец. – Наша порода не слабее прочих!
– Да уж ты, Гостяйка, на безделье завсегда первый! – осадил его старик. – Вот про тебя боярин сказал: кому бы от работы отлынивать!
Мальфрид глянула на молодца и невольно улыбнулась. В Киеве она и таких повидала немало: кто, поглядев на княжьих гридей, убегал от строгих стариков и скучной работы дома, чтобы прибиться к дружине и зажить привольно и весело. «Убьют, хорошо – работать не надо!» – говорилось у них.
Лужане переглядывались, гудели голоса.
– А Шиговид наш что же? – спросил тот русый, что говорил первым. – Его-то что здесь нет? Слыхали мы, он не больно-то рад зову княжьему. Вы что же – нас с боярином нашим рассорить хотите?
Вестим оглянулся на Сванхейд, предпочитая, чтобы она сама высказалась о племяннике.
– Все мы здесь – свободные люди, – начала Сванхейд, и лужане вмиг сосредточили внимание на ней, чтобы расслышать каждое слово, произнесенное слабым голосом старой женщины. – Мой племянник Сигват – свободный человек. Если ему по нраву сидеть дома возле женщин, никто не станет делать его мужчиной насильно. – За столами сдержанно засмеялись. – Но и он не вправе запрещать свободным людям делать то, что они хотят. Вы ему не холопы. Его отцу было моим мужем подарено право собирать дань с Луги, но не ваша земля и ваша свобода. Она принадлежит только вам. И я, и мой внук, Святослав киевский, помним об этом очень хорошо. Если же Сигват об этом позабудет, вы всегда можете ему напомнить.
Лица отчасти прояснились, вдоль столов пробежал одобрительный ропот. Но часть лужан по-прежнему хмурились.
– Он с нас дань берет, – напомнил старик с широким носом. – С дружиной всякую зиму приходит, корми его, дань давай. Нам с ним в раздор вступать не годится. А то беды не оберешься. Вы-то здесь, а мы-то там…
– От имени князя Святослава я обещаю: если Сигват затеет с вами незаконный раздор, покушаясь на ваше право распоряжаться собой, то я встану за вас, как за своих людей, ибо вы – люди моего князя. Клянусь богами, и да покарает меня мое же оружие, если солгу! – Вестим вынул меч из ножен и приложился глазами и лбом к основанию клинка.
Но даже после этого многие лица остались сумрачными.
– Ох, боярин! – вздохнул старик и покачал лысой головой. – Красно говоришь ты, да и живете… тоже кучеряво.
Он бросил взгляд на Мальфрид в ее голубом платье, с золочеными застежками на груди, с серебряными обручьями на запястьях белых рук, не огрубевших от возни с сеном или льном, от стирки и прополки. Эта девушка из домочадцев Сванхейд была так непохожа на привычных ему девок-веснянок в льняной сорочке и поневе, что казалась существом иной породы, вроде ирийской птицы.
– Вроде во всем ты прав, да ведь не мир ты на землю нашу несешь.
– Соберемся на рать, а рать сама к нам явится, – подхватил другой.
– Шиговид сколько лет нам был друг истинный, – заговорил мужик, до того молчавший. – Мы в родстве с ним, брат его меньшой на моей сестре женат. И у Мирогостя они девку взяли, – он кивнул на соседа. – Свойственники мы, стало быть. Завсегда он нам друг был. Случись неурожай – жита привезет. По своей цене, как родным. Куницу у нас брал, бобра, веверицу, иную скору, чтобы в заморье отправлять, тоже как родным платил. За пять куниц ногату дает, за десяток бобров.
– По ногате за пять куниц? – Вестим удивленно взглянул на него. – Ты шутишь?
– С чего мне шутить с тобой? – обиделся мужик. – Тут не супредки, а я не баяльник.
– Тебе решать, почем свой товар отдавать, – Вестим улыбнулся. – Только в Царьграде одна куница ногату стоит. А Сигват, после брата своего, имеет право своих людей торговых в Царьград посылать, и там цесарь греческим им, наравне с княжьими людьми, и пристанище дает, и прокорм, и снасти на обратный путь. Вот и сочти: с каждых пяти куниц он одну ногату вам отдает, а четыре себе в ларь кладет.
Лужане зашумели все разом.
– Не может такого быть!
– Да он и у нас по такой же цене брал!
– А говорил, что в Царьград ездить дорого!
– Это сколько же в год выходит?
– А за десять лет сколько выйдет?
– Не может такого быть, я говорю, он нам друг истинный!
Сванхейд молча усмехалась. Она раньше не знала, почем Сигват торгует со своими данниками, но не удивилась открытию. Имея мало земли и большие притязания, он старался выжать как можно больше. Но не смел увеличивать дань, опасаясь возмущения, и пошел на хитрость, благо торговать с далеким царством Греческим лужане могли только через него.
– Здесь на Волхове все царьградские цены знают! – громко ответил всем Вестим. – Мне не верите, завтра у здешних людей спросите. Известное дело, прибавляют на перевоз – это ж на другой конец света везти надо, – но все же не сам-пять. А почему русские люди торговые в Царьграде на царский счет живут? Потому что отцы наши по избам не сидели, а за оружие брались, на рать смело шли и греков били. Ответа сейчас не жду от вас, ответ мне нужен весной, когда буду здесь собирать дружину и в Киев поведу. Насчет куниц, кстати, поговорим еще…
На этом Вестим простился и ушел, втайне очень довольный. Мужик, заступавшийся за Сигвата, невольно разоблачил его плутни, и Вестим не сомневался: уже сегодня у Сигвата заметно поубавится сторонников среди лужан.
– Да я всегда говорил: подлец он и сволочь! – кричали у него за спиной лужане, перебивая друг друга.
– Морда варяжская!
– Где он есть-то? Пусть придет, сам ответит!
Сванхейд подняла руку; Бер крикнул, призывая к тишине.
– Ну что же, добрые люди, – проговорила Сванхейд, – я, признаться, не хотела звать моего племянника Сигвата на завтрашний пир. Признаться, я не хотела даже впускать его, если явится без зова. Но если уж вы так желаете его повидать… если он придет, я прикажу провести его к вам.
* * *
Уже к вечеру в доме прибавилось гостей: прибыли приглашенные с южного и западного берега Ильменя. Приехали бояре из Будгоща, из Люботеша. Это были старинные роды, в своих волостях значившие не меньше, чем князья. Таких именитых гостей Беру и Мальфрид полагалось встречать еще на причале, чтобы проводить к Сванхейд в гридницу. К Видяте и его жене Вояне Мальфрид подошла со стесненным сердцем, не зная, куда девать глаза. Хорошо, что ее смятение незнакомые люди легко объяснят девичьей скромностью. Боярыня Вояна была приятная женщина: еще красивая, с широко расставленными голубыми глазами. Но лицо ее, хоть и не такое морщинистое, вызывало в памяти Мальфрид лицо Буры-бабы – ее родной матери. Боярин Видята – рослый, остроносый, с продолговатым лицом и сединой на впалых щеках в рыжеватой бороде, – был очень похож на своего сына, которого не видел уже более двадцати пяти лет. Подойдя к Вояне и дав ей себя обнять – через Эльгу киевскую они состояли в родстве, – Мальфрид дрожала и не находила слов. Проезжая прошлой зимой с Бером через Будгощ, они не рассказывали о пережитом ею, сообщили только, что Сванхейд пожелала повидать правнучку. Видята и Вояна не знают, что три четверти года Мальфрид была женой их лесного сына. Да и он, Князь-Медведь, давно не сын им.
