И после, когда Видята и Вояна уже сидели перед Сванхейд и рассказывали о житье-бытье, Мальфрид не могла успокоиться. Мысли ее метались от Князя-Медведя к Колоску. Вояна перед свадьбой побывала в том медвежьем логове, потом родила сына, и он считался сыном Князя-Медведя. В трехлетнем возрасте его забрали в лес, и для родителей он умер. Глядя на довольное лицо Вояны, никто не подумал бы, что когда-то она горько оплакивала своего первенца. Вспоминает ли она его, гадает ли, как ему живется в Нави? Или она давно смирилась и забыла, как о том, что не под силу изменить?
Одно Мальфрид знала совершенно точно: своего Колоска она не отдаст, приди за ним хоть все медведи, от начала света белого жившие в той памятной избушке.
Взволновали ее и следующие гости, но по другой причине. Выйдя встречать приехавших из другого старого городца, Люботеша, она вдруг увидела среди них знакомое лицо. Мужчина лет тридцати, немного выше среднего роста, плечистый, крепкий, с простым, однако умным лицом и глубокими синими глазами. Вздрогнула от неожиданности и задумалась.
– Это кто? – шепнула она Беру. – Вон тот, чернобровый, с корлягом, в синей шапке?
– Не знаю. Первый раз вижу. Вон те двое – Селинег и Бранеслав, их старейшина, а этого не знаю. Да он по виду из ваших скорее, киевских. Вон пояс в серебре, у нас таких не носят. И корляг у него… йотуна мать! – с завистью протянул Бер.
– Боги! Вспомнила!
Едва Бер упомянул Киев, как Мальфрид вспомнила – в Киеве она и видела этого человека.
– Вот сын мой, Велебран! – радостно говорил им старый Бранеслав люботешский. – Старший мой сын! Десять лет его не видели! С обозом киевским приехал!
Проведенный к Сванхейд, Бранеслав начал заново рассказывать, как обрадовался внезапному приезду в родовое гнездо старшего сына.
– Я уж думал, как на дрова присяду
[18], только тогда он и воротится, а он вон какой молодец – того не стал дожидаться!
Лет пятнадцадцать назад, после войны Ингвара киевского со смолянами, Велебран, как наследник тогда еще люботешского князя, был увезен в Киев в тальбу, да так там и остался. Женился, жил сначала у дреговичей, а три-четыре года назад стал посадником в городе Любече. Мальфрид несколько раз видела его на княжеских пирах, но не ожидала встретить здесь.
– Ты что же, насовсем вернулся? – расспрашивала Сванхейд. – Жену привез? Детей?
– Один я, – просто отвечал Велебран. – Отпустил меня князь родичей повидать, а заодно и службу справить.
– Насчет войска? – догадалась Сванхейд.
– Истовое слово молвишь, госпожа.
Между мужчинами – среди них были и лужане, – завязался разговор о походах, прошлых и будущих. Сидя возле Сванхейд, Мальфрид вслушивалась, глубоко дыша и опасаясь, как бы ей не стало дурно от волнения. Лучше было бы пойти в девичью полежать, но не хотелось уходить от этих разговоров, когда-то так же ей привычных, как всякой девице – пряжа.
Велебран держался с обычным своим спокойным дружелюбием, со всяким говорил ровно и приветливо, но по темно-синим глазам его было видно: он далеко не так прост, как его повадка. На Мальфрид он поглядывал с любопытством и тоже вроде бы пытался понять, почему ее лицо кажется ему знакомым. В последний раз они виделись без малого два года назад, когда большой обоз княгини Эльги, увозивший Малушу на север, на третий ночлег после отъезда из Киева остановился в Любече. Но путники провели там только одну ночь, и посадник едва ли даже отметил, что среди княгининой челяди находится и младшая ключница. Живя в трех переходах от Киева, он, к счастью, не знал всей неудобной правды. И уж конечно не заметил, что весной, уже по воде, княгиня вернулась в Киев без Малуши.
– Ты, Бранеславич, ведь знаешь Мальфрид, мою правнучку? – Сванхейд тоже заметила эти взгляды. – Она теперь живет у меня. Раньше она жила у моей невестки Эльги в Киеве, а зимой ее переправили ко мне. Я уже слишком стара и нуждаюсь в подпорке. Хочу оставить ее при себе, пока не найдем ей мужа.
Велебран кивнул и сказал какие-то приличные к случаю вежливые слова. Судя по глазам, это объяснение он нашел самым естественным. У Мальфрид отлегло от сердца. Из-за Колоска ей приходилось опасаться: всякий приезжий с юга, из Киева и земли Полянской, мог выдать ее тайну, которую она хранила от Сванхейд и Бера. И чем дальше, тем большее ее пугала необходимость когда-нибудь признаться. Но наверное, Велебран все-таки не знает ничего лишнего. А если и знает, то сумеет промолчать.
Однако волнение и шум многолюдного собрания утомили Мальфрид, и вскоре она ушла в девичью.
Что еще будет завтра, думала она, вытянувшись на лежанке и сжимая в ладони кремневую стрелку в серебре у себя на груди. Когда к ночи соберутся словене, знающие о том чуде, что она носит под сердцем? И сойдутся с теми, кто знал ее в ее прежней киевской жизни?
* * *
Раздавая челяди указания насчет угощения для пира, Сванхейд велела Мальфрид ни во что не вмешиваться.
– Ты увидишь, как режут свинью, и тебе может стать худо. Лучше поберечься. Или тебя начнет мутить от запаха крови, жира или жареной рыбы.
Мальфрид подумала: два лета назад, когда она жила у Князь-Медведь и тоже носила дитя, никому не приходило в голову оберегать ее, да и ей самой тоже. Князь-Медведь возвращался из леса, бросал ей пару зайцев или глухарей и говорил: почисти. В первый раз она намучилась с этими зайцами! В Киеве на княжьем дворе она много раз видела, как разделывают дичь, но ей не приходилось самой этим заниматься. Пришлось вспоминать: отрезать нижние суставы лап, потом разрез по брюху, потом голову… или наоборот? Беспокоиться, как бы не стало дурно, ей было некогда, ведь эти зайцы – их ужин, и он должен быть готов поскорее.
Но спорить с прабабкой Мальфрид не стала. Уж руки ей точно стоит поберечь, завтра на них будут смотреть сотни людей.
Свинья была заколота еще с вечера, выпотрошена и заложена печься в каменную яму. Хлеб тоже пекли уже два дня. Кровь из туши собрали, взбили с молоком, ржаной мукой, луком и маслом и сделали «кровавые блинчики», обычное блюдо свеев в эту пору, когда перед зимой забивают скот; их ел весь двор и половина посада.
В день пира челядь и сама хозяйка поднялись затемно и принялись за работу. Мальфрид же вышла из девичьей, когда уже совсем рассвело, а Сванхейд устала от хлопот и села отдохнуть.
– Иди сюда, – она поманила Мальфрид к себе в спальный чулан. – Нужно выбрать, что ты наденешь.
В спальный чулан прабабки Мальфрид вступала не без волнения, как в некое святилище. Было чувство, что где-то здесь таится в полутьме Источник Мимира – может быть, под лежанкой. В этой тесной клети, на этой широкой лежанке с резными столбами родились не только одиннадцать детей Сванхейд – и Мальфрид-бабка, и будущий киевский князь Ингвар, – но даже и сам старый Олав. Вот эти драконы на верхушках столбов первыми видели их, слышали первый крик будущих могучих владык. А также тех, кто отступил назад во тьму всего через несколько месяцев или дней, так и не встав на свои ноги. Скольких тайных бесед, поворачивавших ход событий в целых странах, были свидетеями эти драконы.
