Те, кто часто общались с настоящими египтянами, находили в нем необычное радушие и массу хороших качеств. Он тепло принимал доброе отношение к себе и возвращал его с трогательной благодарностью. Он вовсе не был охотником за бакшишем, как обычно воспринимают египтян путешественники; для него существовало различие между человеком и человеком; для первого он не ударил бы пальцем о палец, для второго он был готов расшибиться в лепешку.
Египет сейчас находится в промежуточном состоянии. Будет вполне справедливо считать, что Англия помогает ему восстановиться после нескольких лет владычества, как бы говоря: «встань и иди», но есть случаи, когда это вмешательство Англии несет прямой вред. Отражением этого были плохие и хорошие черты характера Мустафы.
Я не считал себя обязанным предостерегать Мустафу от тех пагубных влияний, которым он подвергался, и, говоря откровенно, если бы все-таки старался это сделать, то не знал бы, чем оправдать такую свою позицию. Он рвал с укладом прежней жизни и стремился к новой, сохраняя, тем не менее, от прежней все плохое, и точно так же поступая с новой. Цивилизация – европейская цивилизация – это прекрасно, но ее нельзя проглотить целиком, поскольку ни один восточный организм этого не примет.
Поступать так Мустафу вынудило отношение к нему со стороны родственников и обитателей деревни, откуда он был родом. Все они были строгими мусульманами, и считали его недостойным отщепенцем. Они не доверяли ему, выказывали пренебрежение и осыпали упреками. Но Мустафа стоял выше этого, хотя упреки его и возмущали. Сейчас они ворчат и ругают меня, говорил он, но, когда я стану переводчиком, с карманами, набитыми пиастрами, посмотрим, как они будут пресмыкаться передо мною.
В нашей гостинице, вот уже второй сезон, проживал молодой парень по имени Джеймсон, человек богатый, внешне добродушный, не блиставший интеллектом, очень тщеславный и эгоистичный; он стал для Мустафы злым гением. Джеймсон поощрял Мустафу пить спиртное и играть в азартные игры. Он не знал, куда себя деть. Его не интересовали иероглифы, прекрасные виды его утомляли, в предметах старины и искусства для него не было никакого очарования. Он совершенно не увлекался историей, и единственное применение своим чрезвычайно скудным способностям он находил в мистификациях местных жителей или же насмешках над их религиозными предрассудками.
Дело обстояло именно таким образом, когда произошло событие, – во время моего второго пребывания в Луксоре, – полностью изменившее жизненный уклад Мустафы.
Однажды ночью в одной из близлежащих деревень вспыхнул пожар. В одной из грязных лачуг, принадлежавшей какому-то феллаху, его жена пролила масло на очаг, и пламя, лизнув низкую соломенную крышу, в мгновение ока вырвалось на свободу. Ветер дул со стороны Аравийской пустыни, он разбросал искры по соседним крышам, и они вспыхнули; пожар распространялся с ужасающей скоростью, деревне грозило полное уничтожение. Началась паника. Жители метались туда и сюда, не зная, что предпринять. Мужчины старались спасти от огня самые ценные вещи – старые банки из-под сардин и пустые коробки из-под мармелада; женщины голосили, дети плакали; никто даже не пытался остановить огонь; слышались страшные крики женщины, ставшей причиной пожара, – муж бил ее смертным боем.
Прибежали несколько англичан, из остановившихся в отеле, и, благодаря природной энергии и рассудительности, сумели организовать людей на борьбу с пламенем. Лица многих женщин и девушек, чудом выскочивших из огня, были открыты, и случилось так, что Мустафа, бывший едва ли не самым активным из тех, кто сражался с пожаром, встретил здесь свою судьбу, в облике дочери кузнеца Ибрахима.
Он увидел ее в отблеске пожара, и тут же решил, что эта прекрасная девушка станет его женой.
Препятствий к этому не существовало никаких, по крайней мере, так думал Мустафа. У него имелась вполне солидная сумма денег, которой хватило бы на покупку жены и семейной жизни. На дом, с четырьмя глиняными стенами и низкой соломенной крышей, на скромное хозяйство, обычное для небогатой египетской семьи. После того, как отцу будет полностью выплачена сумма за воспитание дочери до ее замужества, содержание жены и семьи обычно не является дорогостоящим.
Церемония сватовства проста; жених обращается не непосредственно к невесте, а к ее отцу, причем не лично, а через посредника.
Мустафа переговорил со своим другом, также работавшим посыльным в отеле, чтобы тот отправился к кузнецу. Он должен был расписать достоинства жениха перед Ибрахимом, чтобы тот поверил, будто такой союз станет честью для него. Он должен был обещать отцу девушки, что Мустафа берет на себя обязанность донести до всех обитателей Верхнего и Нижнего Египта, египтян, арабов и европейцев, что Ибрахим есть самый замечательный из всех существующих людей, отличающийся основательностью суждений, поведением, служащим примером для прочих, благородством чувств, строгим соблюдением предписаний Корана, и что, наконец, Мустафа готов полностью компенсировать этому образцу совершенства и добродетели те затраты, которые тот нес все предыдущие годы на одежду, питание и воспитание прекрасной девушки, его дочери, которая, в случае его согласия, станет женой Мустафы. При этом, он не только желал получить в жены понравившуюся ему девушку; она была в некотором роде средством, благодаря которому он мог породниться с таким уважаемым и почитаемым семейством, каковым было семейство кузнеца Ибрахима.
К безграничному удивлению посредника, и еще большему, если это только возможно, жениха, Мустафе было решительно отказано. По причине того, что жених был плохим мусульманином. Ибрахим никогда не отдаст дочь за того, кто пренебрег заветами Пророка и употребляет спиртное.
До этого момента Мустафа не понимал, какая пропасть легла между ним и его сородичами, сколь велик между ними барьер, выстроенный им самим. Отказ поразил его в самое сердце. Он знал дочь кузнеца с детства, они вместе играли, пока она не достигла возраста, когда начала скрывать свое лицо; теперь же, когда он вновь увидел ее, достигшую совершеннолетия, в его сердце запылал огонь страсти. Он одумался, пошел в мечеть и принес торжественную клятву: пусть ему перережут горло, если он когда-нибудь снова прикоснется к спиртному или одеколону, после чего послал сказать Ибрахиму о принесенной клятве, и просить не отдавать никому руки дочери, и не отказывать ему окончательно, ибо вскоре все убедятся, что он вновь вернулся к образу мыслей и жизни, предписанным Пророком, и принял твердое решение встать на праведный путь.
II
С той поры поведение Мустафы совершенно изменилось. Он, как и прежде, был любезен и внимателен, готов из кожи вылезти, чтобы что-то сделать для меня, но постараться выманить деньги из прочих туристов с наименьшими затратами труда; он по-прежнему сопровождал меня, когда я отправлялся на этюды, шутил и смеялся вместе с Джеймсоном; но, в том случае, если его не отвлекали необходимые дела, по его собственным словам, пять раз в день становился на молитву в мечети, и не употреблял ничего, кроме шербета, молока или воды.
Для него это была нелегкая пора. Строгие мусульмане не доверяли этому внезапному перерождению, считая его притворщиком. Ибрахим не верил ему. Его родственники по-прежнему обходились с ним, как с отступником.
