– Нет.
– Но почему?!
– Просто не хочу, и все. Чего их смотреть, они давно заросли.
Оторвав от потолка размытый болью взгляд, она повернула к ней голову, поморщилась, устраивая затылок в глубокой выемке подушки. И улыбнулась вдруг, плеснув снисходительной неприязнью.
– Скажите… Чего вам от меня надо вообще? Зачем вы сюда приходите? Я же вам сказала уже – не хо-чу… Еще в прошлый раз сказала…
– Я врач, Варя. Извини, но я по долгу службы обязана. Я прекрасно понимаю твое состояние, но… Все-таки надо как-то пытаться держать себя в руках…
– Ну да. Только в руках и остается. В ногах уже не могу. Неужели вы не понимаете, что…мне вообще ничего не нужно? Я просто умереть хочу, понимаете? Не лечиться, а умереть?
– Не говори так Варя. Нельзя.
– А что, это вы решаете, кому нельзя, а кому можно? Боитесь за картину смертности на своем участке? Или как она там у вас называется?
– Нет. Ничего такого я не боюсь. Я просто помочь тебе хочу.
– Вы? Чем вы мне можете помочь? Неужели пообещаете, что на ноги меня поставите? Не старайтесь, не надо. В той больнице, где меня с того света вытащили, врачи куда как честнее были. И прямо мне сказали – ходить уже не будешь, не надейся. А лежать и в потолок смотреть я и без вас могу. Не ходите ко мне больше, не надо.
– Ну почему же лежать, Варя! Тысячи людей оказываются в твоем положении и, знаешь, приспосабливаются как-то! Садятся в инвалидные кресла, возможности интернета используют, даже работу себе находят… Все это решаемо, если захотеть. Вокруг тебя очень много добрых, отзывчивых людей, да и твой… муж тебя никогда, по-моему, без помощи не оставит…
– А вот про мужа не надо, это уже совсем не ваше дело! Не касайтесь его даже и словом, поняли? Вообще никак не касайтесь! И осуждать его не смейте! Он… Это только наше с ним дело… Я сама его отпущу, когда… Когда решу…
Резко втянув в себя воздух, она сделала попытку сглотнуть, в болезненной судороге дернула кадыком, не справляясь с явным приступом дисфагии. С тихим стоном снова вдохнула-выдохнула, смяв пальцами хлипкую бязь пододеяльника, медленно прикрыла веками глаза. На бледном, без кровиночки, лице тут же обозначились во впадинах глазниц характерные для болезни Аддисона бронзовые тени – надо бы функцию надпочечников проверить… И давление наверняка низкое…
– Варя, я завтра из поликлиники лаборантку пришлю, она у тебя кровь заберет. Надо анализы на гормоны сделать. Ты уж, пожалуйста, не сопротивляйся, хорошо?
Она вдруг резко открыла глаза, вполне осознанно полоснула голубым ярким вглядом-прищуром. Даже плечи чуть приподняла от подушки, с трудом опираясь на локти.
– Нет, нет, не надо анализы! Вы лучше мне снотворного дайте. Нет, правда, я же не сплю совсем! Имею я право…потребовать снотворного? Только… Самого сильного, пожалуйста, какое есть. И…много. Слышите? Очень, очень много…
От этого многозначительного «много», произнесенного чуть пониженным, с интимной хрипотцой голосом у нее словно морозец пробежал по позвоночнику, кольнул холодной иглой меж лопаток. Так, так… Это что же у нас с тобой получается, бедная девочка Варя? Это ты меня, что ли, как участкового врача, приглашаешь к совершению тайной суицидальной задумки? Да отдаешь ли ты себе отчет… Да как ты вообще…
Распрямив спину и скоренько подыскивая слова для мягкой, но достойно возмущенной отповеди, она вдохнула и…
Вдруг дикая мыслишка взвилась в подсознании, пробилась молоточком через праведное возмущение – а может, и впрямь… Взвилась, ударила больно и затихла, пристыженная. Даже холодный пот от этой мыслишки прошиб, выскочив тяжелой испариной на висках. Подняла глаза, глянула на Варю осторожно – не догадалась ли? Ишь как смотрит. Понимающе, в тягостном насмешливом ожидании. Давай, давай, мол, стыди меня. Все равно я догадалась, о чем ты сейчас подумала…
Да нет, вовсе не подумала она ничего такого! Черт его знает, как оно так вышло! Пронеслось, промелькнуло случайно и сгинуло! Человек за свое подсознание не ответчик! Мало ли, какая там химическая реакция в тот момент резвилась…
Подняв дрожащую руку, смахнула испарину со лба, улыбнулась мертвыми от стыда губами, заговорила ровно, тщательно взвешивая каждое слово:
– Ну, с бессонницей надо что-то делать, конечно… Хотя прекрасно можно и без снотворного обойтись. Нельзя тебе снотворного, Варенька. У тебя с почками не все в порядке. Вот анализы сдашь, а там посмотрим, чего можно, а чего нельзя. Договорились?
Варя ничего ей не ответила, лишь продолжала неотрывно смотреть, полосовать острым прищуром, будто пытаясь проникнуть туда, вглубь, где вспыхнула и тут же угасла противная греховная мыслишка.
– Ну, вот и хорошо… – торопливо продолжила она, отводя от этого прищура взгляд, – значит, я лаборантку завтра в первой половине дня пришлю, часам к одиннадцати. А сегодня на ночь горячего молока выпьешь. И пустырника пусть мама тебе заварит. Я ей скажу сейчас…
Поднялась со стула – с презренной торопливостью облегчения, чувствуя, как стекает вниз по спине струйка холодного пота. Ушла, так и не попрощавшись. На вежливое прощание уже сил не хватило. Скорее, скорее на улицу, свежего воздуха глотнуть…
И только потом, коротко перекинувшись парой слов с Татьяной Михайловной и выскочив со двора, втянула в себя воздух по-настоящему, тихо пошла вдоль по улице. Думать, а тем более анализировать свой сумбур в голове не хотелось. Какое там думать и анализировать – быть бы живу после всего в доме Анисимовых с ней случившегося! Нет, какая все-таки сила присутствует в этой девчонке… Даже чужие мысли заставила под свою дудку плясать. Нехорошая эта сила, неправильная, и не пробьешь ее ничем. Вот она – злая сила отчаяния… Цунами, поток мутной воды. И как она про Александра сказала – сама, мол, его отпущу, когда решу… Куда – отпущу? И что значит – решу? А главное, почему она ей, участковому врачу, вдруг такое заявляет? Постороннему совсем человеку? Или…уже не постороннему?
Нет, лучше не думать об этом… И про «много, много снотворного» – не думать. И без того уже понятно, каким образом бедная девочка задумала Александра Синельникова «отпускать». Слово-то какое нашла – отпускать… И что значит – отпускать? На волю, на свободу, что ли? А в чем он перед ней виноват, интересно, чтобы его «отпускать», как подследственного? В том, что «наобещал с три короба»? Да за такими «обещаниями» сколько угодно красивых девчонок в очередь выстроится, только пусть Александр Синельников кликнет…
Вопросы, опять одни вопросы, полная сумятица в голове. Как же она так вляпалась во все это, по самую маковку? И до субботы еще так далеко… Сегодня какой у нас день? Да, сегодня среда. Значит, четверг еще, пятница… Еще два полных дня и плюс маленький хвостик…
* * *
– Ань, завтра суббота… Пойдем завтра к моим, а?
Вздрогнула, обернулась к Лехе от плиты, глянула так удивленно, будто он о чем несусветном спросил. Переметнула из руки в руку половник, пожала плечами.
