Нет, а если, допустим, объективно на все посмотреть, без совестливых болезненных импульсов? Ну да, Варю жалко, конечно. Ужасно жалко. Но ведь сама по себе жалость не должна чужого чувства определять… Оно само по себе живет, чувство-то. Ему, чувству, вообще все равно, кто в его зрение попадает, юная красавица-модель или другая какая кандидатура. Не юная, не красавица, зато умная. Нет, не умная, а… Как же было сказано тогда, при расставании… Ах, да, занятная! Александр Синельников сказал про нее – занятная! И так посмотрел, прощаясь, так посмотрел…
Господи, бред какой. Фантазии влюбленной восьмиклассницы, отягощенные муками зрелой совести. Кто бы ей неделю назад об этом рассказал… Обругала бы того рассказывающего, на чем свет стоит, а ситуацию бы прямым кощунством назвала. Конечно, настоящее кощунство! Не отходя от постели больной девочки… Стыдно, Анна Ивановна, ой, как стыдно…
Вскочила, будто ожегшись, подбежала к окну, резким движением отдернула штору. И – зажмурилась! Надо же, солнце! Настоящее горячее солнце на чистом, без облачка, голубом небе! Пляшет зайчиками в ночных дождевых лужах, пронзает насквозь ветки тополей с жалкими остатками листьев. Бабка из первого подъезда вышла, уселась на непросохшую еще скамеечку, задрала обалдевшее морщинистое лицо вверх, сидит, улыбается. Соседская собака Найда резвится в дворовых лопухах, вся мокрая от росы. Выскочила, встряхнулась от души, взлаяла от избытка собачьего счастья.
Накатило вдруг – господи, хорошо-то как! И тоже встряхнулась-передернулась, повторяя за Найдой ее собачью повадку. Невольно произведенное телодвижение рассмешило, вывело из состояния ступора, и будто вздохнулось легче. Ладно, чего уж теперь стыдом изводиться… Главное, она скоро его, Александра Синельникова, вновь увидит! А там… А там будь что будет…
На улице и впрямь было тепло до несуразности. Глазу непривычно – деревья почти голые стоят, а солнце шпарит по-летнему. И листья под ногами такие вдруг жалкие, скорчились в невыносимой муке, этой несуразностью опозоренные – на небе солнце, а она уже на земле валяются! Вон, даже в природе все наперекосяк бывает, чего уж о человеческих чувствах толковать…
Может, в парикмахерскую к Таньке Селивановой зайти? То бишь в салон. А что, аккурат по пути парикмахерская-то…
Нет, не стоит. Ну, навертит ей Танька прическу, и заявится она с этой прической к Анисимовым, как дурища на парад с чистой шеей… Нет. Лучше уж так, как в тот день выглядела. Без нарочитости. Обещала прийти в субботу, и вот она, пришла.
Ноги слегка подрагивали в коленках. А когда свернула с переулка на Чапаева, ноги совсем подкосились – у ворот дома Анисимовых шикарная красная машина стоит! Необычная, разлапистая, надменная. Ни у кого из местных таких машин и близко не водится, это уж как пить дать. Приехал, значит…
Прежде чем войти во двор, постояла, передохнула. Сердце в груди зашлось необузданной тахикардией, ну что ты будешь с ним делать? В соседнем дворе голоса послышались, звякнули щеколдой ворота, и порснкула мышью в Анисимовскую калитку, закрыла ее за собой быстро. Нет, надо срочно себя в руки взять! Расслабиться, плечи расправить, выражение лицу придать, случаю подобающее. Случай-то обыкновенный, в общем. Врач к больному на дом пришел, пусть даже и в свой законный выходной день. Просто врач хороший, ответственный…
Хорошо, хоть во дворе никого не оказалось. Вот бы смешно было, если б Александр Синельников оказался вдруг свидетелем ее странного замешательства.
В сенцах столкнулась лоб в лоб с Татьяной Михайловной, поздоровалась громко.
– Тсс… – потащила она ее за рукав обратно на крыльцо, – тише, тише, не голосите вы так… Варенька-то уснула, да хорошо так уснула, крепко, по-настоящему… Опять ночь не спала, видать, ждала его. А как увидала да поговорила чуток, тут же и уснула. Прямо на глазах сморило мою разнесчастную…
– Да. Это плохо, что она ночами не спит. С этим надо что-то делать, Татьяна Михайловна, – произнесла делово, задумчиво. – А вы ей пустырник на ночь заваривали?
– Ой, да что там пустырник… Разве ей пустырник сейчас нужен? Ей любовь да ласка нужна, да чтобы милый был рядом, сидел да глядел на нее… Вот приехал, за руку взял, она и ожила сразу, и глазыньки заблестели. Не поверите, даже румянец на щеках выскочил! Потом смотрю, закрываются глазыньки-то, сморило ее супротив воли… Ох, горе мне, горе…
Коротко всхлипнув, она суетливо отерла щепотью влагу под носом, опустив руку, поелозила этой щепотью по карману фланелевого халата. Вдруг лоб ее сморщился озадаченно, ладонь нырнула в карман, и лицо приняло недоумевающее, почти радостное выражение.
– Ох, да вот же она, зараза… – извлекла она из кармана простенькую заколку-гребенку, – а я ищу ее все утро, ищу… Зять в доме, а мне и волосы убрать некуда, хожу перед ним, как лахудра. И Варенька мне тоже вчера говорит – оденься, мол, мама, поприличнее. У тебя, говорит, где-то спортивный костюм был… А я ей – что ты, доча, какой костюм. Сроду у меня такого баловства не водилось. Да и откуда возьмется-то? Я ж только для нее все припасала, сама на себя уж давно рукой махнула. Растила, копеечку к копеечке собирала, одевала ее, чтоб не хуже других…
Она опять было навострилась поплакать, да передумала, вся обратившись в слух. Там, в доме, скрипнула входная дверь…
– Курить, наверное, пошел, – произнесла почему-то шепотом, слегка наклонившись к ее плечу. – И то – курит и курит, весь двор уже мне прокурил…
Так. Вдохнуть и выдохнуть. Плечи вниз, подбородок вверх. Спокойная приветливая улыбка. Она врач. Она на активный прием пришла. В субботу, как договаривались.
– Здравствуйте, Александр…
Слишком резко вскинул голову, ударился затылком о низкую дверную притолоку. Улыбнулся смущенно, потирая ушибленное место, сделал шаг навстречу.
– Доброе утро, Анна…
И запнулся на полуслове. Глядел виновато, не убирая ладони с затылка.
– Простите, я ваше отчество забыл…
– Да Ивановна она! Анна Ивановна! – высунулась с торопливой подсказкой Татьяна Михайловна. – Что ж ты неосторожно так? Сильно голову-то расшиб?
– Нет, ничего.
– Ага, ага… До свадьбы заживет, значит, – кивнула головой Татьяна Михайловна, проявляя дежурное сочувствие. И тут же спохватилась, зажав рот рукой, пролепетала тоненько, слезливо: – Ой, да что я говорю, дура безмозглая… Какая такая свадьба…
Неловко переступив на месте, пожала плечами, заторопилась в дом, продолжая приговаривать себе под нос что-то виновато-невразумительное.
Александр, невольно повторяя ее движение, так же виновато-невразумительно пожал плечами, оглянулся ей вслед, выудил из кармана пачку «Парламента», пальцем откинул крышку, тряхнул слегка вверх.
Она наблюдала за этими изящными жестами, как привороженная. Вот потянул мягкими губами сигарету из пачки. Вот появилась в другой руке длинная зажигалка, сверкнула на солнце полированным металлическим блеском. Щелк – и вспыхнул невидимый глазу огонек, соединился с концом поднесенной к нему сигареты. Втянул щеки, прикуривая, выдохнул через тонкие ноздри первый трепетный дым. Глянул на нее исподлобья, отступил на шаг, отводя сигарету чуть за спину.
