В камере мне стали давать поручения. Даже староста Дикий попросил позвонить кому-то. С Костей Миртовым и В.Я. Рыбкиным мы часов в 7 встретили Новый год, поев с чаем булку с маслом, полученные из магазина.
Потом меня вызвали с вещами и с проволо́чкой выпустили часов в 11 ночи. Я пустился бегом по Шпалерной к своим на Мойку. Поля ошибочно послала меня на канал Грибоедова, и лишь оттуда я отправился на Зверинскую, где все наши и были. Я ввалился после 12 ночи. Вероятно, это был один случай из сотни тысяч! Дома я долго был «чокнутым»: всё боялся, что за мной следят, меня подслушивают. А что пережила Лилечка за время моего сидения! Во-первых, она сначала спала не раздеваясь, считая, что и за ней придут. Кроме того, хождение по тюрьмам в поисках меня. Наконец, стояние в огромных очередях на Шпалерной, чтобы сделать передачу. В этом ей частично помогал и папа, находившийся тогда в Ленинграде.
После выхода из тюрьмы я явился на завод. Был направлен в местную командировку в группу Г.М. Вераксо на разработку проекта разделения корпуса проекта 53 (дизельного тральщика) на секции с целью их отправки на Дальний Восток. Группа работала в здании ЦКБ на Суворовском проспекте, напротив гарнизонного военного госпиталя. Там я однажды встретил своего следователя, но мы друг другу не признались.
В войну в здании ЦКБ размещался госпиталь. Во время одного из налётов он загорелся. Я в это время проходил на завод и видел этот страшный пожар, продолжавшийся несколько часов. Сколько раненых там погибло! После войны в этом месте располагались ЦНИИ-45 и отделение НТО судостроения.
После одного из заседаний я предложил академику Ю.А. Шиманскому подвезти его на Петроградскую. Выходим, он спрашивает:
– А где ваша машина? О ужас, украли!
Правда, через два дня наш порядочно «раздетый» «москвич» нашла милиция, которая в этом и поучаствовала. В январе у меня состоялась подробная большая беседа с папой о моём пребывании в тюрьме. Думал ли я тогда, что как будто бы ввожу его в курс тех роковых будущих событий. Разговор проходил на стрелке Васильевского острова. Это была наша почти последняя встреча, ведь жить папе оставалось лишь полгода. Так я её навсегда и запомнил!»
Тюрьма на Шпалерной, 25, – первая в России специальная следственная тюрьма, которую в разных кругах поселения называли по-разному: Дом предварительного заключения, ДПЗ, Шпалерная тюрьма, «Шпалерка». Она была открыта в августе 1875 года.
До революции в тюрьме на Шпалерной содержались известные революционеры: В.И. Ленин, Ю.О. Мартов, Б.В. Савинков, Н.И. Кибальчич, Софья Перовская и др.
В советское время к ним добавились: Ольга Берггольц, Н.С. Гумилёв, Г.С. Жжёнов, Д.С. Лихачёв, маршал К.К. Рокоссовский и множество других известных личностей, попавших под неумолимый пресс репрессий.
В 1944 году пленный финский лётчик Лаури Пекури так упомянул в своих воспоминаниях тюрьму на Шпалерной:
«Все тюрьмы совершенно тихие. Даже в коридорах нет ни звука. Во время переходов строго запрещается говорить. Похоже, люди ходят в коридоре в чулках».
В мрачном периоде советской истории аббревиатура ДПЗ расшифровывалась «Домой Пойти Забудь».
Тюрьма была известна также «Шпалерными тройками» – внесудебными органами из трёх человек, через которые прошли десятки тысяч репрессированных. Тюремный фольклор донёс до наших дней и стихи:
Шпалерка, Шпалерка,
Железная дверка.
И песни:
На улице Шпалерной
Стоит высокий дом,
Войдёшь туда ребёнком,
А выйдешь стариком.
Тюрьма на Шпалерной была для членов семьи Мацкевич своего рода голгофой. В 1934 году, в ноябре, был арестован и помещён в «Шпалерку» студент Евгений Богданов, в 1937 году в эту же тюрьму был помещён его двоюродный брат Вадим Мацкевич, по счастливой случайности отпущенный на свободу по неизвестной причине. И в этом же году был арестован и расстрелян отец Вадима и дядя Евгения – профессор Дмитрий Александрович Мацкевич, участник Русско-японской войны 1904–1905 годов.
Семья
Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
Лев Толстой
В конце XIX века семья Мацкевич в Феодосии жила небогато, можно даже сказать, крайне бедно. Шестерых детей трудно было прокормить, одеть и обуть на небольшое денежное содержание пехотного штабс-капитана, к тому же ещё и пьющего. Главным кормильцем семьи была мама, энергичная Юлия Васильевна.
Энергию матери из всей семьи унаследовали только Митя и Лера (Валерия). Они были очень похожие внешне, да и дружили, как это часто бывает у детей-погодков, делились друг с другом счастливыми и горестными событиями в детской и взрослой жизни, вплоть до трагических событий 1937 года.
Валерия училась в Феодосийской гимназии, участвовала в любительских спектаклях. Окончив гимназию, она неожиданно получила наследство от своего крёстного отца – брата бабушки. Посоветовавшись с Дмитрием, она уехала в Женеву, где поступила в консерваторию, изучала театральное искусство и совершенствовалась в изучении французского языка. Время пролетело незаметно, и через год Валерия вернулась в Санкт-Петербург и была принята на театральные курсы Академического театра. Ей прочили большое будущее и находили внешнее сходство с русской актрисой Верой Фёдоровной Комиссаржевской, с которой она познакомилась в театре, и та ей покровительствовала и благоволила.
Валерия сопереживала Комиссаржевской, узнав о её трагедии. Ходили разные слухи и сплетни. В литературе встречались намёки на личную драму Веры Фёдоровны.
Измена мужа, художника графа Муравьёва, с её родной сестрой так подействовала на тонкую психику Веры Фёдоровны, что она не смогла оправиться от нервного шока в течение всей своей короткой жизни и периодически проходила лечение в психиатрических клиниках.
Правда, и у её сестры брак вскоре распался, вероятно, из-за непостоянства графа Муравьёва.
Всю жизнь В.Ф. Комиссаржевскую преследовали отголоски неудачного замужества и растоптанной любви.
Не раз присутствовавший на спектаклях В.Ф. Комиссаржевской будущий «красный» нарком А.В. Луначарский вспоминал, что хотя порой он забывался и радостно смеялся, «…всё-таки таланту Комиссаржевской была присуща неизбывная нота философского пессимизма. Никогда не могла она с крыльев своего таланта стереть какой-то траурный пепел…»
На гастролях в Америке в 1908 году одна из газет иронически писала: «Что это за графиня, которая ходит в простых платьях, не надевает на себя бриллиантов и играет в простой обстановке?!» В Америке, по рассказам её брата, В.Ф. Комиссаржевскую называли по фамилии бывшего мужа – графиней Муравьёвой.
Американцы, склонные к аналогиям, сравнивали игру В.Ф. Комиссаржевской с игрой известной в то время итальянской актрисы Элеоноры Дузе, выступавшей с огромным успехом во многих странах, в том числе и в России.
