Артемьев был в такой растерянности, что только плечами пожал.
– Чего молчишь, как Марк-молчальник? – неприветливо спросил Гедеон.
– Кто? – глянул Артемьев изумленно. – Какой еще Марк-молчальник?
– Пойдем-ка вон туда, невежа, – пробормотал Гедеон, показав рукой направление, и повел Артемьева к Успенскому собору, где находились мощи Саровского Святого и где завтра должно было начаться их вскрытие.
Собор оказался закрыт. Они обошли его и остановились около южного фасада, поблизости от небольшой красивой церкви с голубым куполом. Напротив, чуть в стороне, стояла часовенка.
– Часовня сия зовется сень и воздвигнута над местом первоначального упокоения Святого Преподобного Серафима Саровского, – сказал Гедеон, перекрестившись. – Незадолго до того, как преставиться, он сам указал место своего будущего погребения – рядом с могилой схимонаха
[37] Марка-молчальника. Так его потому прозвали, что говорил он крайне редко. Если его о чем спрашивали, он писал ответы углем на стене или палочкой на песке. Только немногие из монашеской братии удостаивались его беседы; среди них был и батюшка наш Серафим. Он почитал схимонаха Марка своим наставником, поэтому просил похоронить себя рядом с ним. И даже камень сам принес и рядом с его могилой положил. Так он в земле и покоится до сих пор, Марк-молчальник. В старинные времена все саровские церкви были подземными ходами соединены, и гробные монахи
[38] уверяют, будто святые хаживают друг к другу, как при жизни хаживали.
– А часовню когда воздвигли? – спросил Артемьев. – В каком году?
– По мирскому исчислению в одна тысяча восемьсот девяносто первом году.
«Значит, когда здесь побывали моя матушка и Женя Всеславская, этой сени еще не было», – подумал Артемьев.
– Ну так что? – настойчиво спросил Гедеон. – Угадала Анюта? Ты важный человек? Начальник?
– Ну да, – ответил Артемьев, удивляясь этой настойчивости.
– Можешь ты сие кощунство, сие дьяволобесие остановить?
Наконец-то Артемьев понял, к чему этот монах вел. Остановить вскрытие мощей?! Но это нелепо! Артемьев ради этого сюда приехал. И что, попусту?! Нет, он не собирался упускать возможность постигнуть природу саровской святыни и силу ее влияния! Хотя бы попытаться понять, ощутить это!
– Ничего остановить нельзя, – ответил Артемьев. – И вообще, это не в моей власти. Есть решение правительства о вскрытии раки, есть постановление Наркомюста об уничтожении ее содержимого. Я ничего не могу сделать.
– А если бы мог?
– Я не собираюсь нарушать постановление правительства.
Гедеон посмотрел на Артемьева, прищурив свои голубые глаза, и сказал:
– А придется.
– Что?! – не поверил Артемьев ушам.
– Придется, – повторил монах.
– Почему?
– Да неужели ты не знаешь, что делается в округе? – зло прошипел Гедеон. – Думаешь, если наши места еще не достало, так и не достанет? Когда слух пройдет, что здесь святыню всей округи – да что округи! Всея Руси! – намерены испоганить и уничтожить, такое начнется! Ото всех уездов отряды сюда найдут: кто с дубьем-кольем, а кто и с ружьем-пушкою. Слышал про лесных жителей? Это не орда безмозглая – это уже армия! Да ты, поди, про эту армию лучше моего знаешь, коли впрямь начальник. Про Антонова знаешь, про Токмакова… Поэтому лучше угомони своих подобру-поздорову, пока вас самих тут на мощи не извели.
Артемьев и не заметил, как за разговором они дошли до монастыря. Гедеон открыл калиточку в стене и канул туда, захлопнув дверцу перед носом озадаченного приезжего.
Артемьев потоптался на месте, а потом побрел в гостиницу, пребывая в состоянии, которое для него сегодня уже становилось привычным: теряясь в догадках и мучаясь ненужными размышлениями.
Гедеон дело говорил…
И в то же время все в Артемьеве противилось его словам!
Чтобы отвлечься, он сходил в канцелярию, узнал, что уездное начальство еще не появилось, но что в Сарове прибыло верующих, собравшихся из окрестных деревень, однако пока что ведут они себя мирно.
Потом Артемьев вернулся в гостиницу, где, по счастью, выветрилась ночная духота, и выспался. Обедал опять в братской трапезной, а к вечеру наконец пошел в баню.
Странным образом жаркая баня всегда просветляла его мысли и успокаивала, однако на сей раз не повезло. Вода в чанах оказалась не горяча, а парная была вообще заперта.
Когда вернулся в гостиницу, приемщик сказал:
– С легким паром, с мягким жаром!
– Ни пару там не было, ни жару, – пробурчал Артемьев. – Истопник у вас плох. Отчего не смените?
– Как раз и сменили, – ответил монах. – Новенький, не научился еще. А прежний истопник в леса подался.
– В какие леса? – рассеянно спросил Артемьев.
Монах покосился на него хитро:
– Известно, в какие. Тут у нас что? Темниковский уезд. Вот в темные леса он и подался.
Артемьев насторожился:
– К кому?
– Известно, к кому, – ухмыльнулся приемщик. – Здесь у нас что? Тамбовская губерния. Вот к тамбовским волкам из темных лесов он и подался.
Аллегория была настолько прозрачна, что оставалось только дивиться наглости этого монаха, который не побоялся так говорить с приезжим советским начальником.
Да, народ здешний держался смело, слишком смело! Завтра возможны, конечно, неожиданности…
И все-таки Артемьев не собирался мешать ходу событий.
Фронтовой медсанбат, 1941 год
Полковой медпункт, куда был направлен Виктор Панкратов, располагался примерно в полутора километрах от переднего края, в лесу, в избе лесника. В единственной комнате этой избы и находилась наскоро оборудованная перевязочная медпункта. Посреди комнаты стояли две столешницы, подготовленные для обработки раненых.
Не успел Панкратов доложить о своем прибытии, как немецкие самолеты начали бомбить боевые порядки полка, готовившиеся к наступлению.
Через окно Виктору было видно, как солдат-возчик, привстав в телеге, настегивает лошадь, пытаясь укрыться в лесу. Телега скрылась за поворотом дороги, однако там в следующий миг упала бомба, а следующая ухнула совсем рядом с медпунктом.
Панкратов отпрянул от окна, и очень вовремя: вылетели стекла, комната наполнилась клубами дыма и пыли. Дом лесника ходил ходуном. Все, кто находился внутри, бросились вон – в заранее отрытые щели, – однако Виктор задержался, решив, что неудобно новому в полку человеку опрометью бежать в укрытие и показывать свою трусость. Однако из потолка полезли вниз бревна, и, поняв, что изба вот-вот рухнет, он выскочил на крыльцо – чтобы увидеть, как вражеские самолеты разворачиваются и улетают прочь.
