Так или иначе, Артемьев слабел, а Бокий входил в силу – причем отнюдь не мистическую, хотя очень старался производить на людей впечатление истинного оккультиста и даже колдуна. Надо отдать ему должное – он был хорошо образован и имел ум, доступный для множества самых необыкновенных идей. При этом у него, как и у Артемьева, совершенно отсутствовали сдерживающие моральные факторы. Однако если Артемьев по воле провидения изменился, то Бокий остается пока что прежним. Чтобы обеспечить если не преданность мою, то покорность, он пошел еще дальше Артемьева. До такого изуверства не додумался даже наш с Лизой старинный враг и убийца ее отца! Мне придется достаточно подробно рассказать об этом, чтобы объяснить, почему даже после смерти Артемьева (а значит, и разрушения всех внушенных им уз) мы с Лизой вынуждены были оставаться привязанными к Спецотделу жизнью и смертью.
Когда в 1921 году Бокий сменил Артемьева на посту председателя Спецотдела, то однажды в доверительной беседе рассказал мне, как в сентябре 1918 года, после покушения на Ленина, на заседании президиума Петроградской ЧК, он крепко поспорил с Зиновьевым
[46], который потребовал немедленно вооружить всех петроградских рабочих и предоставить им право самосуда: расправу над «контрой» прямо на улицах, без суда и следствия. Бокий воспротивился, заявив, что это станет началом настоящего бесчинства. Ему удалось остановить Зиновьева, однако тот стал интриговать, выживая Глеба Ивановича из Петрограда, вот его и перевели в Москву.
Но вскоре я узнал, что все было совершенно наоборот! Когда петроградские рабочие призвали в ответ на убийства Урицкого, Володарского и покушение на Ленина начать «красный террор», Зиновьев отказался. Это стало известно Ленину, который резко критиковал Зиновьева за мягкотелость и обошелся без его одобрения.
Я никак не мог понять, зачем Бокию понадобилось так откровенно лгать, причем именно мне. Потом понял, что тот просто хотел расположить меня к себе, зная мою почти нескрываемую антипатию к большевикам. Впрочем, подобные «благородные байки» он придумывал для каждого из наших сотрудников. Ему очень хотелось заслужить наше полное доверие и стать совершенно своим в Спецотделе. Однако при всем при том мы как личности, как живые люди его не интересовали. Во мне он видел только незаурядного боевика, метателя огня – как называл меня Артемьев. Бокий же с иронией именовал меня иногда Сифонофором
[47] – он никогда не упускал случая продемонстрировать свою образованность! Но более всего он был обуреваем жаждой продемонстрировать свои оккультные способности. Однако если Артемьев был воистину могучим магом, то способности Бокия оказались ничтожны. Зато он великолепно умел обращать себе на пользу открытия и таланты других людей, умел морочить головы своим мнимым могуществом.
Знаменитый Бехтерев чрезвычайно интересовался телепатией и тем, что ее порождает. В 1920 году его Институт мозга командировал Барченко в Лапландию, в район Ловозера, чтобы исследовать так называемое мерячение. Это загадочное заболевание напоминало массовый психоз, который обычно возникал во время шаманских обрядов. Люди впадали в коллективный транс, повторяли движения шамана, безоговорочно подчинялись ему. Барченко взял с собой Ромашова, однако тот мог послужить ему только переводчиком: свои способности к телепатии, которые раньше были незаурядными, он утратил в ту же ночь, когда погиб Трапезников. Я уверен, что это была расплата за предательство…
Но сейчас речь о другом. Бокий захотел приложить руку к разработкам Артемьева по овладению массовым сознанием и намерен был использовать опыт мерячения, о котором ему рассказал Барченко. Бокий находил в нем сходство с радениями хлыстов и скопцов
[48], уверяя, что коммунистам здесь есть что перенять.
– Наши партийные собрания должны доводить массы до экстаза, – провозгласил он однажды. В это время в его кабинете находились Артемьев и я. – В экстатическом состоянии люди будут легче поддаваться сеансам массового гипноза, за которые так ратует товарищ Артемьев, но для проведения которых ему нужны радиоприборы, являющиеся делом далекого будущего
[49], особенно в наших деревнях. Крестьянство продолжает оставаться мелкобуржуазной средой. Чтобы ускорить овладение коммунистической идеи массами, мы должны ввести в обиход сельскохозяйственных артелей, коммун и товариществ по совместной обработке земли обязательное участие в партийных собраниях-радениях. Во время радений в сектах Святой Дух вселяется в тело руководителя секты, и прихожане этому безусловно верят, а потому слушаются его и поклоняются ему. Советские люди должны верить, что в тело партийного руководителя каждой ячейки вселяется во время собрания тот или иной руководитель страны, начиная от товарища Ленина!
Артемьев, видимо, принял это за неудачную шутку и с усмешкой возразил, что столь талантливых ораторов, как Ленин, найдется немного, а может быть, не найдется ни одного. Однако Бокий заявил, что дело тут вовсе не в ораторском искусстве, а в раскрепощенности сознания. И рассказал о «дачных коммунах», которые устраивал в загородном доме какой-то его приятель и где сам Бокий лично присутствовал. Туда собирались беспартийные, но особо доверенные лица, мужчины и женщины: вместе мылись в общей бане, много пили, а потом пускались в настоящие оргии, предаваясь свальному греху, который, по уверению Бокия, был у хлыстов одним из средств достичь полного единства со Святым Духом. Руководитель собрания-радения в это время зачитывал постановления правительства или цитировал выдержки из статей Ленина и других партийных руководителей.
Мы с Артемьевым невольно переглянулись. Брезгливое изумление этой чушью, которую совершенно серьезно провозглашал новый руководитель Спецотдела, даже объединило на мгновение нас, непримиримых врагов!
– Вы мне не верите? – воскликнул Бокий обиженно. – А зря! Я нарочно пригласил на одно из этих собраний самых легкомысленных и недалеких особ женского пола, которых только мог отыскать среди наших сотрудниц. И на другой день они с легкостью цитировали на память именно те фрагменты из передовиц «Правды», которые я им зачитывал в то время, как они радели и находились в состоянии плотского экстаза. Право, Виктор Степанович, спросите хоть у своей дочери, если не верите мне!
