Наши с Лизой объединенные способности в области внушения делают нас равными по силе небольшой армии. Телепатическая сеть, которую мы способны раскинуть, может подавить волю целой группы преследователей и привлечь на нашу сторону совершенно неожиданных сторонников. Сейчас, пока Лиза беременна, мы опасаемся пускать свои силы в ход, чтобы не нанести непоправимый вред нашим еще не рожденным детям, однако мы твердо решили: после того как они появятся на свет и окрепнут, мы попытаемся бежать из Москвы!
Но тогда, в конце 1926 года, мы, потрясенные, подавленные случившимся, казались себе рабами волшебной лампы, подобно джинну, персонажу одной из старинных восточных сказок. И лампа эта находилась в руках злого волшебника…
Как мы ненавидели Бокия! Но были бессильны отомстить ему. Были вынуждены подчиняться.
В таком-то состоянии полной растерянности, опустошенности, ощущения непоправимого несчастья я и пребывал, когда Марианна передала мне заметки Артемьева о том, что происходило в 1920 году в Сарове, и я, прочитав их, отправился туда с заданием Бокия: во что бы то ни стало завладеть священным артефактом – мощами Саровского Святого.
Горький, 1941 год
Шло время, и настроение людей неуклонно менялось. Если в первые дни и даже месяцы войны все были уверены в скорой победе, не сомневались, что враг будет наголову разбит, ведь у нас – самая сильная, могучая и непобедимая Красная армия, то теперь эта уверенность не то чтобы поколебалась, но стало ясно: разгрома врага еще ждать и ждать, и в тылу люди натерпятся горя, и армия будет нести потери.
В дома зачастили почтальоны с похоронками. Уже при виде фронтового треугольничка или конверта в почтовом ящике сердца замирали не столько от радости, сколько от страха, который рассеивался лишь при виде строк, написанных знакомым, родным почерком. Горя было много, много, и оттого, что оно посетило чуть не каждую семью, легче никому не становилось.
Письма от Василия Васильевича приходили очень редко, и Ольга жила, как будто замерев. Дышать легче становилось, только когда она брала на руки Женю.
Однажды, после долгого, особенно мучительного молчания, Василий написал, что был ранен. В письме оказалась вырезка из фронтовой газеты. На фотографии Ольга едва узнала мужа. И, когда читала заметку, с трудом осознавала, что речь идет именно о нем, тихом, скромном, сдержанном. Однако заметка так и называлась: «Подвиг рядового Васильева».
«На правом фланге зверствовал фашистский дот, – писал корреспондент со смешной фамилией Колобков. – Батальон залег, потом снова рванул на несколько метров и вновь залег. Убитые лежали среди стонущих раненых. Уничтожить дот было поручено рядовому Васильеву. Он по-пластунски переполз от одного укрытия к другому, перевалился через канаву и оказался ниже изрыгающего огонь дзота. Встав во весь рост, Васильев бросил в амбразуру противотанковую гранату, затем в траншею, ведущую к дзоту, еще три лимонки. Затем в дзоте увидели пять убитых фашистов».
«Герой из меня вышел плевый, – насмешливо добавлял Василий Васильевич в письме, явно гордясь и в то же время стесняясь, – потому что оказался я ранен в ногу осколком собственной гранаты и загремел в полевой госпиталь. Здесь уже изрядно отъелся, но скоро обещают выписать. Странно, по передовой, по товарищам, по этому напряжению чувств, которое там испытываешь, я даже тоскую. Вот уж чего не ждал от себя! Возможно, кто-то из моих предков был в древности славянским воином? Или ратником Георгия Всеволодовича, основателя нашего города? Или ополченцем, вставшим против Наполеона?.. Я, как дурак, в этой благостной госпитальной тишине, в этом покое тоскую даже по нашим походным ночлегам, хотя они, конечно, весьма живописны. Если в доме есть печь, разводим в ней огонь, если нет, костер раскладываем прямо на полу. Дымно, болят глаза, кашель, но сон все побеждает. Спим крепко, с храпом, со свистом, скорчившись, согнувшись; пахнем крепко пропотевшими телами… И что ты думаешь? Я хочу скорей вернуться ко всему этому, а главное – к уничтожению врага. Прекрасно понимаю, что, пока всего фашиста не разобьем, к тебе я воротиться не смогу. Вот где моя главная и самая большая тоска – по тебе, Оленька моя светлая, любимая!»
Радость в душе Ольги мешалась с неловкостью: Тамара ни от Виктора Панкратова, ни от Морозова не получала никаких вестей. А между тем она известила Морозова о том, где теперь живет, и даже бывшим своим московским соседям написала – с просьбой, если придет письмо от Виктора Панкратова, переслать его в Горький, на улицу Мистровскую, 7а, или хотя бы сообщить Тамаре номер полевой почты, с которой придет это письмо. Однако ни слуху ни духу от Панкратова и от соседей не было.
Тамара старалась не упоминать о Викторе при Саше, потому что мальчик сразу начинал горько плакать, услышав его имя, и успокоить его могла только Женя: подходила, брала за руку, сидела рядом, сочувственно вздыхая и слушая, как Ольга уверяет Тамару, что с Панкратовым, несомненно, все в порядке, просто они потерялись из-за войны, а когда та кончится, все уладится, они отыщут друг друга.
Но когда же, наконец, кончится война, никто не знал и знать не мог…
Все упорней ходили слухи, что враг приближается к Горькому. Фашистские самолеты налетали наглей и наглей. Разговоры о том, что сюда переберется правительство, прекратились. Однажды Ольга услышала обрывок болтовни двух женщин о том, что в Арзамасе тоже собирались делать ставку Сталина на случай эвакуации из Москвы. Причем якобы вождь сам выбрал этот город, сказав: «Когда Иван Грозный брал Казань, у него ставка была в Арзамасе; остановимся и мы на этом городе». В Арзамасе даже выстроили секретный аэродром, а в сельце Новоселки начали рыть правительственный бункер. Однако Арзамас находился куда ближе к западным фронтам, чем Горький, и, если бы фашисты окружили Москву, ставка Верховного главнокомандующего оказалась бы под прямым ударом. Словом, идея с Арзамасом тоже была отставлена.
Ольга сразу вспомнила Егорова и его спешный отъезд в Арзамас. Может быть, это было как раз связано с прежними намерениями размещения там правительственной ставки?
Впрочем, в этих делах она ничего не понимала, да и не слишком хотела понимать. Найдутся люди поумней, чтобы решить, где должен находиться сейчас любимый народный вождь. И Егоров ее никак не волновал.
А вот что очень волновало Ольгу, так это появившиеся в газетах, начиная с 16 октября, призывы к всеобщей мобилизации студентов, школьников и даже домохозяек на строительство оборонительных сооружений – создание особого противотанкового пояса вокруг Горького, на дальних подступах к нему, за 70–80 километров от города. На работе только и говорили о том, что участковые ходят по домам и переписывают всех, кто может поехать на это строительство. Мобилизации не подлежат только совсем уж больные, дети или старики. И людей отправляют сразу, буквально в тот же день, почти не дав времени на сборы.
Ольга выбрала минутку и попросилась в кабинет к начальнику подстанции, сказав, что ей срочно нужно позвонить домой. Вообще-то служебным телефоном пользоваться настрого запрещалось, однако старый доктор без возражений указал на аппарат.
