И он наступил – едва клинок покинул тело Наба-младшего, оставив лишь едва заметную розовую отметину.
Облегчение, счастье, благодарность и наконец-то хоть проблеск совести! Вот за этот проблеск Шу и ухватилась – полить, удобрить, взрастить и собрать плоды. Скоро.
– Получилось… – выдохнула она, погасила световую иллюзию и мешком упала прямо на своего пациента.
Не то чтобы она в самом деле настолько обессилела, что не могла даже стоять на коленях, но сейчас был очень важен тактильный контакт и ассоциативная связь. Грубо говоря, картинка распростертого сына и Шу на нем, как символ спасения, благодарности и зависимости. О том, как это работает, ей тоже рассказал Люка после того, как возвел на сашмирский престол нового султана.
Что ж, султан не султан, а с бароном и его сыном Шу все сделает правильно. С первого же раза!
– Мой мальчик… он будет жить? – Не веря собственному счастью, барон Наба обвел взглядом Бален, Энрике, Зако… остановился на Каетано…
Ага, вот они – муки совести пополам с зарождающимся гневом на тему «если бы ты вчера сдох – моему сыну бы сегодня не пришлось умирать». Гнев надо сразу же погасить, а благодарность и вину усилить…
Ширхаб, как это, оказывается, сложно! И ведь надо сделать все так, чтобы барон не заподозрил ментального вмешательства! Хотя – ширхаб с ним, даже если заподозрит, ему уже некуда деваться.
– Будет, барон Наба. Суардисы никогда не оставляют верных подданных в беде, – хмуро сказал Каетано и подал руку барону. – Вставайте. Ваш сын скоро очнется.
– Ваше высочество? – присела рядом с Шу верная сообщница Бален; Шу не видела, но точно знала: на лице ее отражается трагедия, достойная имперской оперы. – Вы можете встать? Позвольте, я вам помогу.
Помощь в самом деле понадобилась. Неожиданно закружилась голова, и если бы не поддержка Бален, Шу могла бы и упасть. Видимо, переоценила свои силы. Но ничего. Она справится. Акт первый, публичный, окончен – остался второй, самый важный. Энрике уже поднимает спящего шера Наба, чтобы отнести…
– В мои покои, капитан, – приказал Каетано. Какой братишка молодец, все делает правильно, и ни единого лишнего слова или жеста! Несмотря на то, что ему очень хочется сказать Шу несколько емких и выразительных слов. – Идемте, барон.
Барон тоже поднялся с колен, растерянно оглянулся, словно не понимая, что вообще происходит. Наткнулся взглядом на Зако…
– Ты, ты… – начал барон, на глазах оживая и наливаясь дурной кровью.
О нет! Гнев – не то, что нам сейчас нужно, хотя, конечно же, это самая простая и удобная реакция для барона. И привычная, в отличие от благодарности и угрызений совести. Убрать!
Барон вздрогнул и поперхнулся, закашлялся. Снова поник плечами. Запнулся о неровность мостовой. Сожалеть о своей резкости Шу не стала – она устала, а барон сам виноват. Был бы верным подданным – ничего бы не случилось.
Его поймал за плечи Зако, поддержал и помог выровняться – и барон даже не попытался его оттолкнуть, лишь глянул растерянно. Словно на месте привычной реакции вдруг обнаружилась пустота… нет, хуже того – что-то непривычное, неудобное. Вроде раскаяния. Да-да. Раскаивайся, Хиссов сын, раскаивайся! Только из-за тебя твой сын чуть не умер!
– Ваше высочество, позвольте… – выскочил откуда-то перепуганный насмерть, но не утративший навыков царедворца граф Ландеха.
Шу не стала вслушиваться в его сбивчивые извинения и обещания сурово покарать нерадивого слугу, который не закрепил как следует защиту на клинке Зако. Кай тоже не вслушивался. Зато воспользовался небольшой передышкой перед вторым актом.
«А теперь объясни мне, что здесь творится, любимая сестра! – скорее устало, чем сердито, спросил он. Разумеется, мысленно. – И не вздумай делать вид, что ты меня не слышишь!»
«Ты отлично держишься, братишка. Прости, что не сказала сразу, мне нужна была твоя естественная реакция. – Шу вздохнула. – Если коротко, то на тебя покушалась гильдия ткачей. Их нанял барон Наба, наверняка по наущению Ристаны. Прочитать его глубоко я пока не смогла, на нем хороший амулет».
«Если не смогла почитать, то почему уверена, что это он?»
«Во-первых, этой ночью Энрике поговорил с местным главой гильдии. Неофициально. Энрике знает правила гильдии и все лазейки, так что имя заказчика он узнал. Во-вторых, барон Наба раскрылся от страха за сына, и его мысль "если бы принц вчера сдох, с моим сыном бы ничего не случилось" – однозначно показывает, что он в курсе покушения».
«Какого ширхаба вы не доложили полковнику Бертрану?! Я сейчас же…»
«Замри! И не руби с плеча. Бертран тут же доложит отцу, а отец очень серьезно болен. Почти при смерти. Что с ним будет, если он узнает, что его старшая дочь пыталась убить его сына?»
«Ристана должна ответить!»
«Она ответит. Я обещаю. А ты обещай, что о покушении никто не узнает. Только ты, я и Герашаны. И Зако, но с него придется взять клятву о неразглашении, иначе он вынужден будет доложить полковнику Бертрану, и тогда мы приедем аккурат на похороны отца».
Ругательства Кая в адрес Ристаны и ее прихвостней Шуалейда слушать уже не стала. Она знала: брат поругается, успокоится и будет действовать здраво. Как и положено будущему королю.
Шуалейда продержалась до того момента, как Энрике уложил бесчувственного юношу на кровать Каетано, а Бален закрыла двери прямо перед носом любопытствующей толпы. Она даже успела потребовать со всех присутствующих клятву о неразглашении.
Даже ее получить.
И позорно разрыдалась, осев на край кровати.
Она не собиралась рыдать. То есть собиралась, но не по-настоящему же! Ей надо сначала дожать барона Наба… вот только успокоить дыхание, вытереть слезы, и…
– Шу, ну что ты, все уже хорошо, все хорошо! – Кай обнял ее, прижал к себе.
А на Шу внезапно нахлынули воспоминания, которые она почти сумела похоронить. Олойское ущелье, зурги и смерть, подступившая к самым стенам крепости. Она сама, ставшая смертью.
– Не хочу… Кай, я не хочу, чтобы кто-то еще умер! Я не позволю!..
– Ваше высочество, ведь ничего ужасного не случилось, – подал голос оглушенный выплеском ее эмоций барон Наба.
– Не случилось?! Этой ночью чуть не погиб мой брат, мой Кай! Вы… если бы видели… этот убийца… – Она снова разрыдалась, не в силах даже говорить.
Кажется, барон Наба дрогнул – а может быть, ей только показалось. Сейчас ей было все равно. Лишь бы только больше никого не убивать…
Вместо нее о покушении на Каетано рассказал Энрике – кратко, без лишних подробностей и обвинений. А Шуалейда все пыталась успокоиться и снова забыть мертвых зургов, ураган, перепуганных солдат и собственную жажду. Кажется, она сквозь слезы жаловалась, что не хочет больше убивать, никого, никогда… что она – не темная, она не хочет…
