Екатерина Алексеевна все еще сидела, молча потупившись.
– Хочешь, – продолжал Орлов, наклоняясь к императрице, – я дам тебе простое средство создать такое положение, при котором никогда не могут угрожать подобные опасности? Чем был бы этот Пугачев, чем были бы все те, кто то здесь, то там недовольно поднимают свои головы, если бы ты не была чужеземкой на Руси? Если бы рядом с тобою был муж русской крови и русского происхождения, ни один злодей не посмел бы тогда поднять голову и ты спокойно наслаждалась бы своею властью; а голова, смело подставившая себя под топор палача, чтобы добиться престола для тебя, та голова, конечно, заслужила право носить корону.
Екатерина Алексеевна не двинулась с места, только легкий трепет пробежал по ее телу.
Орлов мрачным и угрожающим взором посмотрел на нее, но, прежде чем он успел задать ей еще вопрос, вошел паж Николай Сергеевич и доложил, что великий князь Павел Петрович находится в передней и просит у государыни аудиенции.
Императрица подняла смущенный взор на него. Было совершенно из ряда вон выходящим случаем, что великий князь, таким образом, появлялся у своей матери.
Орлов сделал знак неудовольствия, но Екатерина Алексеевна живо ухватилась за возможность прервать начатый разговор, и приказала впустить сына.
Орлов поднялся, чтобы приветствовать великого князя, уже быстро входившего своей торопливой, неуверенной походкой.
– Вы, ваше императорское величество, не одна? – спросил он при виде Орлова.
– Как ты видишь, у меня мой друг, – сказала императрица, – он – не только мой друг, а также и твой, опора нашего престола; что бы ни привело тебя ко мне, пред ним тебе не следуете иметь тайны.
Великий князь окинул робким взглядом Орлова, затем подошел к матери, поцеловал ее руку и сказал:
– То, что привело меня к вам, ваше императорское величество, – не тайна, по крайней мере, для князя Григория Григорьевича; это – вопрос, настоятельный вопрос, ответа на который я вправе просить у вас.
– Спрашивай, мой сын! – удивленно сказала государыня.
– У меня был генерал Панин, – сказал великий князь, – чтобы проститься со мною, пред тем как принять командование войсками, отправленными против разбойника Пугачева; он сказал мне, что Голицын разбит и что мятеж разрастается все больше и больше.
– Болван, – проворчал про себя Орлов.
– К сожалению, это так, – сказала государыня, – и я только что обсуждала с князем Григорием Григорьевичем серьезные меры к ниспровержению этого достойного проклятия восстания.
– Вот я и пришел, ваше императорское величество, – сказал великий князь, весь дрожа от сильного волнения, – чтобы обратиться к вам с вопросом, ответ на который должен возвратить моей душе спокойствие, для того, чтобы я мог молить Бога повергнуть в прах этого бунтовщика. Пугачев, – продолжал он дрожащим голосом, – называет себя Петром Федоровичем; вот я и прошу вас, ваше императорское величество, ответить своему сыну, имеет ли этот Пугачев право называть себя так, как он делает это? Неужели он – и в самом деле мой отец?
Екатерина Алексеевна смертельно побледнела, потупила свой взор пред пламенным взглядом сына и со слабой улыбкой сказала:
– Что за вопрос! Тебе известно, сын мой, что твой отец покоится в Александро-Невской лавре и что благочестивые монахи ежедневно воссылают свои моления к Богу, прося Его о милости к его заблудшей на земле душе.
– И все же, ваше императорское величество, говорят о том, что мой отец был заключен в темницу; то же самое говорит и Пугачев. Это мучит мой ум, моя душа жаждет истины; по этому я еще раз спрашиваю вас, матушка: неужели этот Емельян Пугачев – действительно Петр Федорович… мой отец? – с ужасом прибавил он.
Екатерина Алексеевна откинулась на подушки кушетки, прижала руку к сердцу и сдавленным голосом проговорила:
– Твой отец умер, мой сын, и я уверена, что Господь уже давно простил ему его земные прегрешения… Спроси Орлова!
Великий князь обернулся к Григорию Григорьевичу и почти вплотную подошел к нему; он не произнес ни слова, но его пылающий взор с выражением ужаса остановился на князе; даже и последний побледнел, но упрямая решительность помогла ему справиться с чертами своего лица; он холодно и спокойно проговорил:
– Ваше императорское высочество, ваш отец скончался; я сам видел его труп на парадном ложе, я сам принимал доклад врача, пользовавшего его во время его последней болезни и засвидетельствовавшего его кончину.
– Да будет проклят тот врач, – скрежеща зубами, воскликнул Петр Федорович, – дьявольское искусство которого было столь роковым для моего отца! Вы поклянетесь, Григорий Григорьевич в том, что мой отец скончался?
– Клянусь! – сказал Орлов.
– Хорошо! – воскликнул великий князь, – в таком случае я со спокойною душою буду молить Бога о том, чтобы Он обратил в прах этого наглого раба, злоупотребляющего именем моего отца, как я молю Бога каждодневно, чтобы Он изничтожил тех врачей, которые так плохо лечили моего отца, – с горькой усмешкой добавил он.
С этими словами Павел Петрович повернулся и, простившись глубоким поклоном с государыней, так же стремительно вышел, как и вошел сюда.
– Вот результаты воспитания Панина, – грубо сказал Орлов, – никогда не могли бы возникнуть подобные мысли в голове этого юноши, если бы его воспитание было в надлежащих руках. И брату Панина, – с иронической усмешкой прибавил он, – предстоит взять верх над Пугачевым, после того как он так смутил ум твоего собственного сына, что тот и сам не знает, уж не законный ли император – этот наглый искатель приключений? Панин должен удалиться, я не потерплю его дольше! Если ты хочешь, чтобы я отправился побеждать твоих врагов и ниспровергнуть самозваного императора, то за спиной у меня должно быть все свободно!
– Что ты говоришь? Разве время производить теперь перемены в министерстве иностранных дел? – почти ужаснувшись, сказала государыня.
– Какая бы то ни была перемена принесет улучшение, – сказал Орлов, – и это должно быть так, я требую этого. Через несколько недель великому князю предстоит венчаться, это – лучший предлог к увольнению его воспитателя. Я готов положить для тебя все свои силы, готов пожертвовать своею жизнью; обещай мне, что ты удалишь Панина.
Орлов протянул руку к государыне; она, дрожа, подала ему свою и едва слышно сказала:
– Обещаю.
– Отлично, – воскликнул Орлов, – путь к победе свободен и вскоре мятеж будет потушен. Юные грезы любви улетели, но, тем не менее, ты узнаешь, что никто не достоин стоять рядом с Григорием Орловым, и я во второй раз укреплю на твоей голове заколебавшуюся корону! – Он гордо простер свою руку над государыней, почти боязливо съежившейся при этом его движении. – Я письменно изложу те полномочия, в которых нуждаюсь, – сказал он, – и пришлю тебе для подписи. Будь здорова и помни об этой минуте, возвратившей твердую опору твоему престолу.
