Потемкин встал, снял с мольберта картину, написанную с неподражаемым мастерством, выхватил из ножен лежавшую на столь шпагу и вырезал картину из рамы; после этого он свернул картину, сломал раму и спрятал все под медвежьей шкурой, лежавшей пред его диваном. Наконец, он позвонил камердинера и сказал ему.
– Сегодня что-то свежо; затопи камин!
Через несколько минуть в камине запылал огонь, наполняя комнату приятной теплотой.
Когда камердинер удалился, Потемкин вытащил из-под медвежьей шкуры свернутую картину и куски сломанной рамы и бросил все в огонь. На некоторое время все заволоклось дымом, с трудом нашедшим себе выход в трубу; но вскоре пропитанное маслом полотно сделалось жертвой пламени и огонь снова запылал весело и ярко.
В то время как Потемкин приносил в жертву своему суеверию мастерское произведение искусства, купленное им за такую высокую цену, которой ужаснулся бы иной монарх в Европе, юный студент, после отъезда Фирулькина покинувший дом госпожи Леметр, произнес страже у одного из боковых входов в Зимний дворец пароль и был беспрепятственно пропущен внутрь дворца, доступ куда был строжайше запрещен всем посторонним. С уверенностью, указывавшей на хорошее знакомство с дворцом, молодой человек через двор прошел к конюшням Потемкина и вошел в большое, длинное здание, в котором помещались квартиры конюших генерал-адъютанта императрицы.
Немногочисленные конюхи, занятые на двор своим делом, не обратили внимания на молодого человека. К служащим Потемкина часто приходили гости из города, так как их хозяин необыкновенно милостиво обращался с ними и, раз они аккуратно исполняли свои обязанности, предоставлял им полную свободу. Благодаря этому, они не только могли принимать у себя своих знакомых, которым они сообщали для этой цели впускной пароль, но и со своей стороны, в свободное от службы время, могли не узнанными, в обыкновенном платье выходить из дворца.
Через несколько времени из дома вышел стройный и элегантный шталмейстер в ливрее Потемкина.
Конюхи почтительно поклонились ему и, если бы они до этого обратили внимание на молодого студента, от них едва ли укрылось бы поразительное сходство блестящего шталмейстера со скромным студентом.
Шталмейстер направился через двор внутрь дворца и здесь уверенным шагом прошел в помещение Потемкина, куда его почтительно пропустил стоявший у дверей часовой. Потемкиным был отдан приказ дежурному конюшему делать личные доклады, так как он очень заботился о своих дорогих лошадях.
Камердинер точно так же немедленно открыл шталмейстеру дверь в кабинет Потемкина.
Молодой человек вошел в комнату и в почтительной позе остановился у дверей.
Потемкин стоял пред камином и в раздумье смотрел на объятые пламенем догоравшие остатки картины.
– Ну, – проговорил он, медленно обращаясь к вошедшему, – что скажешь, Сергей Леонов?
– Вашему сиятельству уже доложили, – ответил конюший, – что князь Григорий Григорьевич в карете, без лакея, закутанный в плащ, навещал актрису Леметр.
– Я знаю это, – сказал Потемкин.
– Я пришел доложить, – продолжал конюший, – что к барышне поднялся какой-то старый, смешной по виду человек, одетый и причесанный по французской моде. Мы услыхали наверху громкие, сердитые голоса и затем крики молодой дамы, призывавшей на помощь. Это дало нам возможность самим подняться наверх.
– Ага, – заметил Потемкин, – крики о помощи! Дело, стало быть, осложняется. Ну, и что же вы увидали?
– Мы нашли старика в страшной ярости; он чем-то грозил даме; к сожалению, мы не могли ни понять, ни уяснить смысла его бессвязных слов. Мы хотели схватить его, но он бросился бежать и добежал до ожидавшего его на углу экипажа; тем не менее, барышня назвала его по имени: его зовут Фирулькин.
– Да, да, Фирулькин, – подтвердил Потемкин, – поставщик и протеже князя Орлова; я думал, что он – его посредник. Но что значат это бешенство и эта сцена, если Орлов сам посещает эту француженку и не нуждается больше в посредниках? Во всем этом есть что-то темное, что требует разъяснения.
– Я приказал, ваше высокопревосходительство, – произнес конюший, – чтобы двое наших караулили дом Фирулькина и следили за всеми выходами.
– А что же делала полиция Орлова в доме напротив? – спросил Потемкин.
– Кажется, она совсем не следила за Фирулькиным, – ответил конюший. – Никто не последовал за ним оттуда.
– Удивительно, очень удивительно! – качая головой, проговорил Потемкин. – Значит, они должны считать его там за агента князя. И все-таки после той сцены, про которую ты мне сейчас рассказал, он не может быть им; во всем этом кроется еще что-то. Но, что бы там ни было, я должен разузнать это, потому что каждая тайна врага – опасное оружие и порука победы. Следите за этим Фирулькиным; постарайтесь купить что-нибудь у него и приведите его ко мне, но поскорее, пока не прошло еще его бешенство; в страсти человек подобен раскаленному железу, которое можно ковать, как угодно, в то время как при охлаждении оно становится твердым и ломким.
– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, – ответил конюший, – Это будет не трудно! Фирулькин – купец; мы дадим ему какую-нибудь поставку, и тогда речь будет идти только о том, что генерал-адъютант Григорий Александрович Потемкин платит лучше, чем князь Орлов, для того, чтобы выведать то, что хочет знать.
Не успел он еще окончить, как вошел камердинер и с замешательством доложил:
– Купец Петр Севастьянович Фирулькин очень просит принять его и не хочет уходить; он твердит, что открыл очень ценную старую картину, которую будто бы вы, ваше высокопревосходительство, желали приобрести; я не осмелился не пустить его.
Торжествующей радостью засветились глаза Потемкина.
– Счастье также за меня, – прошептал он; – я буду внимателен и бдителен и сумею овладеть рукою Екатерины. Я не стану спать, как этот Самсон; для меня еще не отточены ножницы Далилы! Позови его! – обратился он к камердинеру. – Если его картина чего-нибудь стоит, то он принес ее куда следует. Ступай! – отпустил он конюшего, – я доволен тобой. Удвойте вашу бдительность, чтобы ничто не укрылось от вас, – и с этими словами он протянул молодому человеку полный кошелек.
Тот почтительно поцеловал руку своего щедрого господина и на пороге двери столкнулся с входившим Фирулькиным, низко кланявшимся, бледным, с плотно сжатыми губами и пытливыми взорами смотревшим на Потемкина, точно желая прочитать что-то на его лице.
– Ну, господин Фирулькин, – спросил Потемкин вежливым тоном, каким обыкновенно вельможи не разговаривали с простыми смертными, что вызвало радостную улыбку на бледном лиц старика, – что вы принесли мне? Ваше имя хорошо известно мне, как верноподданного нашей всемилостивейшей государыни императрицы, неустанным трудом получившего свое богатство и умело пользующегося им.
– Я счастлив, ваше высокопревосходительство, – ответил Фирулькин, – что такой высокий вельможа, как вы, милостиво ценит и уважает значение простого человека, труды которого благословил Господь; это редко бывает с важными придворными господами, которые сплошь да рядом смотрят на нас, как на игрушку своих изменчивых настроений.
