– Кто поступает так, тот делает неправильно, – возразил Потемкин, – и действует не в духе и не по желанию нашей обожаемой государыни, которой очень хорошо известно, что честное и трудолюбивое мещанское сословие представляет собою твердую опору ее государства. Садитесь, – указал он на кресло у камина, – и расскажите, что привело вас ко мне.
Фирулькин опасливо уселся на край указанного ему кресла, между тем как Потемкин остался стоять, опершись на камин.
– Несколько времени тому назад, – начал Фирулькин, – мне посчастливилось достать прекрасно сохранившуюся, чудесную картину Мурильо.
– Мурильо? – воскликнул Потемкин, – ей Богу, значит, вы – обладатель редчайшего сокровища! Что же это за картина?
– «Обручение святой Екатерины», – ответил Фирулькин.
– «Обручение святой Екатерины»? – прервал его Потемкин. – Это же невозможно, вас, несомненно, обманули!.. Эту картину Мурильо писал для алтаря капуцинской церкви в Кадиксе, при этом он упал с лесов и умер, и картина осталась неоконченной.
– Ее докончил его ученик Розарио, – возразил Фирулькин, – но так как ему не совсем удалась его работа, то капуцины заказали для своего алтаря одному из лучших и талантливейших учеников великого мастера, Вилла Виченцио, новую копию. Но у меня подлинная картина Мурильо, на которой конечно ясно можно отличить неудачные попытки Розарио. Вот здесь письма и документы, удостоверяющие, что все это так, как я доложил вашему высокопревосходительству.
С этими словами он вынул из кармана несколько пергаментов с большою печатью и передал их Потемкину.
Последний окинул их беглым взглядом и сказал:
– Возможно, что вы и правы, господин Фирулькин, и если это так, то в этой картине вы обладаете бесценным сокровищем; даже если бы ваша картина была копией Вилла Виченцио, и то она имела бы громадную ценность. Чтобы проверить это, мне нужно было бы посмотреть картину, и, если бы она оказалась слишком дорогой для меня, я попросил бы государыню приобрести ее. «Обручение святой Екатерины» – такая картина, которая имеет особенное значение для нашей всемилостивейшей императрицы.
– Я принесу картину вашему высокопревосходительству, – поспешно сказал Фирулькин. – Я еще сегодня принес бы ее с собою, если бы перенос ее не требовал известных приготовлений. У меня было намерение сохранить это сокровище для себя, так как и скромный мещанин может точно так же наслаждаться мастерским произведением искусства; вы, конечно, можете понять это, ваше высокопревосходительство. Но так как я слыхал, что заслуженный генерал-адъютант нашей всемилостивейшей государыни с любовью и пониманием собирает сокровища искусства, то я почел своим долгом предложить вашему высокопревосходительству свою находку в знак моего глубокого уважения и почтения, и, ей Богу, вы не должны заплатить мне за нее дороже, чем я сам дал за нее.
– Это сколько же? – спросил Потемкин.
– Пятьдесят тысяч рублей.
– Честное слово, – покачал головою Потемкин, – если картина подлинная, в чем я должен убедиться, то это слишком мало; меньше семидесяти тысяч рублей я не могу дать за нее.
– Это был бы подарок, ваше высокопревосходительство, которого я не требую и который я едва ли могу принять, – сказал Фирулькин.
– Каждый купец берет стоимость своего товара, а если он выгоднее приобрел его, то это – его законная прибыль. Для меня был бы подарок, если бы я купил Мурильо дешевле, чем он стоит на самом деле, – проговорил Потемкин, – и, как бы я ни уважал вас, господин Фирулькин, подарок от вас я все же не могу принять!
– О, какой господин! – воскликнул Фирулькин, – какой великий, благородный вельможа! Зато другие совсем не таковы; они принимают и принимают подарки; они вымогают их, как должную им дань, и затем все-таки обманывают нас! – мрачно прибавил он.
Потемкин молчал; он был вполне убежден, что не продажа картины была причиной, приведшей к нему Фирулькина, и не сомневался, что старик выскажет свои намерения.
– Господи, Боже мой, – после небольшой паузы начал Фирулькин, – если бы все знатные и могущественные господа думали так же, как вы, насколько лучше жилось бы в нашем отечестве, как по-другому исполняли бы милостивый и мудрые предначертания нашей великой государыни! О, если бы только в ваших руках была вся власть в государстве! Но, к сожалению, другие стоят у кормила, другие, недостойные милости ее императорского величества; они обманывают государыню императрицу так же, как и нас, простых людей!
– Обманывают императрицу? – спросил Потемкин. – Возможно ли это? Кто осмелится на это?
– Возможно ли это, кто осмелится?! – воскликнул Фирулькин. – Да тот, кто смеет все, для чьего упрямого высокомерия ничто не кажется невозможным!.. Это – князь Григорий Григорьевич. Ну, слово сказано; может статься, что за него я поплачусь своей головой… Но что значит моя голова, когда бы только наша всемилостивейшая государыня узнала всю истину, когда бы, наконец, вся власть в государстве попала в руки вашего высокопревосходительства, который уважает людей и будет защищать их от высокомерия и притеснений!
– Действительно, – сказал Потемкин, – слово, произнесенное вами, очень серьезно, и так как я уже узнал часть, то должен спросить вас и дальше.
– О, ваше высокопревосходительство, вы должны узнать все! Разве князь Григорий Григорьевич не должен был бы поступать так, как если бы его душа и тело всецело принадлежали только великой государыне, которой он обязан всем? И, тем не менее, он бесчисленное число раз обманывал ее своими недостойными любовными связями, между тем как сам делал лицемерный вид, будто ей одной принадлежит все его обожание. И теперь он снова обманывает ее; он ездит к одной французской актрисе, которой я хотел предложить свою руку и свое имя.
– Совершенно верно, – сказал Потемкин, – я уже слыхал про это: Аделина Леметр…
– Бесстыдница, негодная! – воскликнул Фирулькин. – Она действует в тайном согласии с Орловым; я нашел у нее бриллиант, который я должен был отдать ему. О, это – неслыханное дело! Что сказала бы государыня, если бы узнала, что тот, кому она подарила столько доверия, в чьи руки она вложила такую власть, так недостойно обманывает ее и своими ногами попирает честь честного человека!
– То, что вы говорите, очень важно, господин Фирулькин, – заметил Потемкин, – и если вы можете только доказать…
– Тысячу раз могу я доказать это, – ответил Фирулькин. – Орлов посещает эту негодницу, я хорошо знаю это, и она принимает его, между тем как раньше говорила, что любит одного офицера, и делала вид, что очень несчастна, когда ее мать велела ей отдать мне свою руку. О, и это также было все ложь и обман; могущество и блеск ослепили ее и скоро она уедет в Гатчину, в загородный дворец князя, чтобы вернуться оттуда награжденной богатством, когда она надоест ему. А я также хотел дать ей свое честное имя и свое состояние… но конечно я не могу состязаться с князем Орловым, так щедро кидающим ей бриллианты, отнятые им у меня!
При этих все более и более страстных и горьких словах старика на лице Потемкина появилось радостное удовлетворение.
