– Простите, ваша светлость, – взмолился Ушаков, – но, дерзаю думать, вы понимаете, что меня, маленького, ничтожного человека, охватывает иногда страх, когда я подумаю, в какую опасную игру я играю.
– Если тебя пугает игра, так откажись от нее! Кто гонится за крупным выигрышем, тот должен иметь мужество и уверенность. А теперь никаких разговоров больше!
– К тому же, – сказал Ушаков, – и Аделина тоже…
– Что ты там говоришь про Аделину? – настораживаясь, спросил Орлов, – что с нею?
– Актриса носится с новыми страхами и заботами: правда, она уже не боится более ухаживаний старого Фирулькина, она боится…
– Чего? – спросил Орлов.
– Она боится вас, ваша светлость, – ответил Ушаков.
– Меня, – воскликнул Орлов, сверкая глазами – Почему?
– Может быть, она не права, но ее страх так велик, что она хочет бежать, во что бы то ни стало и заклинала меня уговорить ее возлюбленного бежать.
– И дала тебе к нему письмо? – спросил Орлов. – Дай его сюда.
Ушаков побледнел. Однако, взор Орлова, казалось, проникал до глубины его души. Он дрожащей рукой достал письмо Аделины и протянул его князю.
Орлов быстро прочитал письмо и спросил:
– Известно ли тебе его содержание?
– Ваша светлость! Вы знаете, что я никогда не читал писем Аделины и приносил их вам всегда не распечатанными.
– Отлично, – сказал Орлов, – ступай! Удвой свою бдительность, дабы от тебя ничего не скрылось; я доволен тобой; даю тебе слово, ты будешь награжден по заслугам.
Он сделал повелительный знак и Ушаков удалился, отдав честь.
– Он хочет иметь письменный приказ, – проговорил Орлов, мрачно глядя ему вслед. – У кого в голове всплывают такие мысли, тот опасен, опасен также потому, что много видит и знает. Он выдал себя, заговорив об Аделине; у него было намерение сохранить это письмо как доказательство. Отчего человечество не придумало машин, которые осуществляли бы наши мысли и которые мы могли бы разбивать, когда в них нет надобности? Почему должны мы пользоваться услугами людей, у которых свои мысли и глаза? Но разве трудно разбить и такую машину, хотя она и состоит из плоти и крови? Человек, который знает слишком много, опаснее пороховой мины: мы хотим овладеть им, он же овладевает нами; этого не должно быть, нет, нет!.. Я позабочусь о том, – прибавил он с холодной усмешкой, – чтобы навязчивое любопытство этих человеческих машин не было опасно, чтобы эти пороховые мины не взрывались у моих ног.
Настал вечер; Орлов оделся для бала у императрицы и в это время как он в сопровождении слуг и свиты ехал к Зимнему дворцу, в экипаже, запряженном новыми лошадями, подаренными ему Фирулькиным и возбуждавшими зависть и восторг, Ушаков сел верхом на свою лошадь и отправился в Шлиссельбург.
Оба человека, наблюдавшие за ним до последних домов предместья, повернули обратно, и каждый своей дорогой пошел в город.
Дорогой Ушаков вспоминал свой разговор с Орловым.
«В его взглядах таилось коварство, – думал он. – И кто поручится мне, что он не погубит меня, когда достигнет своей цели, которой я все еще ясно не понимаю. Действительно ли хочет он возвести на престол Иоанна Антоновича? Всем известно, что он потерял расположение императрицы, которая всю свою любовь перенесла на Потемкина. Он свергнул с престола Петра Федоровича; не думает ли он свергнуть теперь Екатерину, так как боится, что не будет больше пользоваться той неограниченной властью, которая одна питала его непомерное честолюбие? Если ему это удастся, то он припишет себе заслугу этого дела, а если не удастся, то погубит заговорщиков и явится спасителем трона. Кто может раскрыть пути этого коварного ума? Было бы ужасно, если бы я предал Мировича, который так слепо доверял мне, к которому я не перестаю чувствовать сострадание и который вместе с тем погубит себя в вырытой мною же яме. Но если намерения Орлова таковы, то для меня нет спасения. Я стою как бы на узкой перекладине, положенной через стремительный поток. С другого берега меня манят почести и слава, богатство. Но достигну ли я другого берега? Рука Орлова держит эту перекладину; в его воле вырвать из-под моих ног хрупкую опору и в то же время для меня нет возврата на другой берег; я должен двигаться вперед, слепо повинуясь ему. Сострадание же и милосердие никогда не были знакомы этому человеку; он отказал мне в письменном ручательстве и у меня нет никакого оправдания. Даже письмо Аделины, которое могло бы явиться обвинением против него, он вырвал у меня».
Тяжело вздыхая, он снял фуражку и обтер холодный пот, которым покрылся его лоб.
– О, силы тьмы! – мрачно воскликнул он, – вам я предался и вы должны помочь мне! Неужели Орлов обманет меня, хотя я, чтобы заслужить награду, пожертвовал спокойствием своей души? Укажите мне путь, дайте мне мысль, чтобы освободиться из этой мертвой хватки!
Он дал шпоры коню, так как чувствовал необходимость быстрого движения, чтобы опять приобрести спокойствие, и бешеным галопом помчался по дороге.
На одном из поворотов находился небольшой еловый лесок, закрывавший берег Невы. Ушаков задержал лошадь и стал медленно подвигаться вперед сквозь глубокую тьму. Вдруг из леса выскочило несколько человек; двое ухватились за удила лошади, а двое других очутились по бокам всадника.
Ушаков сделал движение выхватить саблю, но, прежде чем обнажил оружие, к его груди были приставлены дула пистолетов и грозный голос проговорил:
– Не двигайтесь, иначе вы погибли! Всякое сопротивление бесполезно, вы один против десятерых!
В самом деле, вблизи показалось еще несколько темных силуэтов, окруживших его. Пользуясь его первым смущением, нападающие отняли у него саблю и Ушаков оказался безоружным.
– Что вам надо от меня? – крикнул он, – я беден и при мне нет никаких сокровищ; вы ошибаетесь, если думаете, что захватили богатую добычу. Возьмите то, что у меня есть, так.
– Мы – не разбойники, – возразил один из людей, стоявший к нему ближе прочих. – И если бы даже вы везли с собой все сокровища мира, то находились бы в такой же безопасности, как если бы были в алтарь Казанского собора.
– Так что же вам тогда нужно? – воскликнул Ушаков, – зачем вы преграждаете мне дорогу? Подумайте, что значит нападать на офицера! Вы за это будете жестоко наказаны.
– Мы не нападаем на вас, – возразил человек, – вы – наш пленник, Павел Захарович Ушаков!
– Пленник, – возразил Ушаков, – но кто же вы?
– Мы берем вас по приказу ее императорского величества государыни императрицы!
– По приказу императрицы? – спросил Ушаков, – но зачем?
– Это – не наше дело, – был ответ, – если вы последуете за нами и не окажете никакого сопротивления, то я ручаюсь за вашу безопасность; если же вы проявите малейшую попытку бежать, то вы будете убиты.
Ушаков задумчиво поник головой; он не мог найти ключ к загадке, но мучительный страх стеснил его сердце. Если Орлов считал нарыв, о котором он говорил, созревшим, если он велел схватить его как заговорщика, то для него не было никакого спасения. Он чувствовал над собою руку судьбы. Он сознавал также, что бегство было невозможно, а сопротивление бесполезно.
