Глубоко тронутый Салтыков пожал руку визиря и воскликнул:
– Вам вернут вашу дочь! Я доложу государыне императрице о вашей просьбе.
– Мне сказали, – продолжал визирь, – что государыня любит мою девочку. Да впрочем, как бы и могло быть иначе? Что, если она откажет в моей просьбе…
– Она не сделает этого, – воскликнул Салтыков, – клянусь вам в этом! Я ручаюсь вам своим словом и честью, что сам, после утверждения мирного договора, привезу вам вашу дочь.
– Хорошо, генерал! – сказал визирь. – Я привык уважать вас в бою и вследствие этого отнесся к вам с полным доверием: я верю и теперь вашим словам и поручаю вашей чести счастье моей жизни. Составим договор, я готов подписать его.
Он захлопал в ладоши. Его офицеры и адъютанты Салтыкова снова вошли в помещение.
В нескольких словах визирь объяснил, что пришел к соглашению с русским уполномоченным по поводу условий мира и в силу данной ему власти заключает договор, который отправит падишаху на утверждение.
Установленные условия были написаны на французском и турецком языках Салтыковым и переводчиком визиря.
Турецкие паши и беи мрачно устремили свои взоры к земле, когда услышали, чего потребовал победитель; но визирь спокойно склонил голову и объявил, что отныне заключен союз между всесветным падишахом и могущественной всероссийской императрицей, вследствие чего все турецкие и русские подданные с этих пор тоже должны быть друзьями.
Салтыков подписал документы. Снова слуги принесли кофе и трубки, а затем еще некоторое время просидели в дружеской беседе все эти воины, до этого времени часто встречавшиеся в беспощадных боях.
Еще в тот же самый день Салтыков покинул Кучук-Кайнарджи, чтобы вернуться к Румянцеву.
Фельдмаршал обнял его с искренней благодарностью и поручил ему свезти императрице весть о победе и получить от нее одобрение и утверждение столь быстро заключенного почетного мира. Громкие клики радости раздавались по русскому лагерю, когда Салтыков в своей дорожной карете, сопровождаемый сотнею казаков, выехал по дороге по направлению к Петербургу.
Также и Моссум-оглы тотчас отправил курьера в Константинополь, а затем одиноко заперся в своем помещении. Он известил своего врача, что болен и нуждается в покое.
Гордый мусульманин избегал встречи со своими соотечественниками, которых он вел на бой с надеждами на победу и для которых теперь, вынужденный тяжелой необходимостью, он подписал невыгодный мир по требованию победителей – презренных гяуров.
Глубокая тишина, царившая в Кучук-Кайнарджи, была нарушена на третий день прибытием блестящего отряда всадников. Во главе ехал бледный, мрачного вида человек с черной, жидкой бородой; его темные глаза смотрели холодно и маловыразительно, тонкие губы были крепко сжаты, а кафтан сиял богатым золотым шитьем. На нем была зеленая чалма с султаном паши; множество турецких офицеров и большой обоз со слугами и вьючными лошадьми следовали за ним. Он спросил у турецких солдат, где квартира визиря, подъехал к деревянному дому, слез с лошади и, прежде чем слуги могли доложить о нем, вошел в помещение, где Моссум-оглы, глубоко погруженный в свои мысли, сидел на оттоманке; при этом сопровождавшие пашу остались у входа и серьезными, торжественными поклонами приветствовали офицеров визиря.
Моссум-оглы вскочил и хотел выпроводить вошедшего, но, увидев зеленую чалму и знак паши, поднял руку для приветствия, хотя его удивленные глаза показывали, что нежданный гость был совершенно незнаком ему.
– Мир тебе, светлейший визирь, – сказал паша, – Аллах да подкрепит тебя Своей мощью, чтобы ты достойно и покорно, как подобает правоверному, принял печальную новость, которую я тебе привез. Пресветлый падишах Мустафа покинул земную жизнь и вознесся в блаженные высоты рая, а его брат и законный наследник Абдул Ахмед опоясан мечем Пророка и владычествует, как преемник калифов, над нами и всеми правоверными.
Моссум-оглы стоял некоторое время в полном оцепенении; Мустафа с самой юности был его милостивым другом и защитником; пред ним он конечно готов был отвечать за заключенный мир, к которому его принудили. Но Абдулу Ахмета он не знал; наследник скрывался в глубине сераля, и визирь лишь редко видел его. Теперь Моссум-оглы стоял пред неизвестным, темным будущим, которое подобно черной туче расстилалось пред ним.
– Да будет хвала Аллаху, – сказал он, наконец, – что Он решит – хорошо и мудро. Насколько я, как и все правоверные, скорблю о потере всемилостивейшего падишаха Мустафы, настолько я молю всем сердцем Аллаха, да защитит Он великого нашего повелителя Абдулу Ахмета.
– Да защитит его Аллах, – сказал незнакомец, – и да пошлет ему снова победу, которую Он отнял у наших воинов!
Моссум-оглы вздрогнул от холодного, резкого тона, которым незнакомый гость произнес эти слова.
– А кто ты? – спросил он последнего, – как мне называть гостя, которого я приветствую всем сердцем, несмотря на привезенные им печальные вести? Я вижу знаки твоего почетного положения, но никогда не видел тебя в Стамбуле.
– Я – Молдаванчи-паша. Ты, конечно, не видел меня, светлейший визирь, так как ты сидел в высоком совете падишаха, я же был только бедным слугой милостивого Абдулы Ахмета; но на меня он направил лучи солнца своей милости, как только Аллах возвел его на трон калифов.
Моссум-оглы наклонил голову, а затем ударил в ладоши, после чего были принесены кофе и трубки. Наконец он попросил своего гостя занять место возле него на диване.
– Всемилостивейший падишах, – сказал тот, затянувшись несколько раз своей трубкой из янтаря и розового дерева, – приказал мне сообщить тебе, что ты, светлейший визирь, должен тотчас отправиться к нему в Стамбул и сделать свое донесение; я же должен остаться здесь на твоем месте, чтобы предводительствовать войском. Беи, которых я привел с собой, будут сопровождать тебя, а твои адъютанты останутся при мне, чтобы помогать мне своими советами.
Моссум-оглы побледнел и быстро воскликнул:
– Значит, я – пленник? Значит, я смещен?
– Я ничего подобного не слышал от всемилостивейшего падишаха, великий визирь, – возразил Молдаванчи-паша. – Неужели ты находишь удивительным, что падишах, вступивший в управление своим государством, призывает к себе своего великого визиря?
– Нет, – ответил Моссум-оглы, – он прав и еще сегодня я последую его приказу.
– Это – твоя обязанность, – сказал Молдаванчи, – и ты хорошо поступишь, исполнив ее как можно скорей; этим ты удостоишься счастья видеть лучезарный лик нашего нового повелителя. Вот приказ падишаха.
Он достал из своего кармана футляр, осыпанный драгоценными камнями, вынул из него большую грамоту, к которой на красной и зеленой ленте была прикреплена большая печать падишаха, и передал ее визирю.
Моссум-оглы поцеловал пергамент и быстро прочитал содержание рукописи. Затем он ударил в ладоши и приказал вошедшему слуге:
– Приготовить моих коней к отъезду!
