– И всегда так, – сказал Сапожников. – Когда степень больше двух… Если начинать вычеркивать, то слева материал быстрей кончается, а справа еще остается. Это же очевидно.
– Мне надо подумать, – сказал учитель.
Он ушел думать. Думал, думал, думал, а потом на педсовете сказал:
– Этого мальчика нельзя трогать. Надо его оставить в покое. – И рассказал о теореме Ферма для Пифагоровых оснований.
Но всем было очевидно, что Сапожников, который магазинную сдачу округлял и складывал пять и семь, воображая столбик, не мог решить теорему Ферма ни для каких чисел.
– Он, наверно, у кого-нибудь списал, – предположила преподавательница литературы.
– Не у кого, – сказал учитель. – Не у кого.
Не мог Сапожников решить теорему Ферма, потому что в психбольницах перебывала куча математиков не ему чета, которые пытались эту теорему решить. Их так и называют «ферматиками», и каждое их доказательство занимало пуды бумаги.
– А может быть, этот мальчик гений? – мечтательно спросила преподавательница литературы.
– Гений?! – вскричала завуч. – Гений? Этот недоразвитый?! На его счастье, педологию отменили! А помните, в шестом раздали таблички? И всего-то нужно было проткнуть иголкой кружочки с точками, а без точек не протыкать. Все справились, кроме него!
– Я тоже не справился, – сказал учитель.
– Значит, вы тоже гений?
– Упаси боже, – сказал учитель. – Но ведь потому и педологию отменили…
– Да бросьте вы! – сказала завуч. – Знаем мы, почему ее отменили! Чтобы дефективных не обижать. Все нормальные дети с заданием справлялись нормально.
– А может быть, он безумец? – мечтательно спросила преподавательница литературы.
– Его давно надо на обследование послать, – сказала завуч, – сидит всю перемену и двумя подшипниками стучит по бумаге!
– Ну-ка, ну-ка, это интересно, – сказал учитель физики.
– Раньше на насос пялился… теперь у него новая мания – шары… Все у него теперь круглое.
– Раньше он в Ньютоне сомневался, – сказала литераторша.
– А теперь? – спросил учитель.
– Вам лучше знать, вы классный руководитель, – сказала завуч.
Учитель подумал об Эйнштейне и похолодел. Слава богу, про Нильса Бора и Макса Планка он Сапожникову еще не рассказывал.
– Да, с этим надо кончать, – сказал он.
Глава 12
Приземление
– Я думаю, мы возьмем в Северный две сотни яиц и ящик помидоров, ну, конечно, и «Лайку» еще. Во-от… – сказал Фролов. – А кроме того, когда я оттуда уезжал последний раз, там был только один кагор. Остался от предыдущей навигации. Так что уж это как хотите. По паре бутылок нужно взять. Потому что даже когда там бывает водка, то это сучок, лесная сказка, жуткая гадость местного завода.
– Ладно, – сказал Сапожников. – Если так нужно – повезем. Все-таки витамины. А как быть с Витькой?
Сапожников никогда в Северном-втором не был, и Вартанов не был, Виктор Амазаспович, а Фролов Генка ездит туда все время. Генка ведет у них эту машину, но есть такие вопросы, что ему не справиться. Все-таки конвейер в километр, с выходом на поверхность, довольно сложная автоматика. Фролов – народный умелец, ездит туда все время, знает, как туда собираться и что нужно везти.
Они сдали багаж на площади Революции у бывшего «Гранд-отеля» в транспортное агентство. Все эти люди тоже летят в Северный-второй. Все очень четко считают вес вещей.
– Мы с вами каждый имеем по тридцать килограммов бесплатного груза. Свыше тридцати – рублик, – сказал Фролов.
Вартанов вез с собой семьдесят килограммов приборов. В два конца с билетами – это четыреста рублей. Денег, конечно, не дали, обещали оплатить по возвращении в Москву. Жуть. Он же там подохнет.
– Ничего, – сказал Фролов. – Скинемся.
Ночь.
Спускаются и поднимаются самолеты. Где-то есть погода, где-то нет погоды. Аэропорт Домодедово. Никакой экзотики. Деловая обстановка.
– …Рейс пятьдесят шестой Москва – Северный через Сыктывкар, Ухту и Воркуту откладывается на два часа…
Сапожников не любил летать на самолете, поэтому ему нравилось, что в Домодедове никакой экзотики, сугубо вокзальная обстановка, дети, кого-то кормят, кого-то на горшок посадили, развязывают узлы, бесконечные объявления по радио.
Два часа ночи. Ноябрь. Стеклянное здание модерн, зал регистрации. Народы сидят и спят на чем-то очень длинном, в линию. Вдруг служитель в фуражке начинает их будить и поднимать. Оказывается, все они сидели на конвейере, на котором транспортируют вещи. Интересно, какова производительность, сколько чемоданов в час, есть ли автоматика. Кресел мало. Сонные народы поднимаются, прихватывают детей. Включается конвейер – загружают очередной рейс, и Северный обращается в контору, чтобы прислали Сапожникова, Вартанова и Фролова: есть ряд вопросов, самим не справиться в условиях полярной ночи и отсутствия сигарет с фильтром. После чего конвейер останавливается, и люди опять раскладываются, опять укладывают детей. «Как в метро во время бомбежки», – подумал Сапожников, клюнул носом и протер глаза.
Яйца и помидоры они не сдали. Фролов не позволил – побьют. Вот и таскаются по аэропорту с двумя ящиками – один деревянный для яиц, один картонный для помидоров – из-под телевизора «Темп-3».
Виктор Амазаспович сказал Фролову:
– У тебя есть ножик? – И стал проковыривать дырки в телевизионной коробке для вентиляции.
– Пожалуй, одну бутылку можно распить, – сказал Генка. – Холодно, скучно.
– Давайте по мелкой банке, – сказал Сапожников. – Виктор, как ты смотришь насчет горлышка?
– Можно и из горлышка.
– Нет, нет, все-таки так нельзя, – сказал Генка. – Сейчас достану стакан.
– Украдешь? – спросил Виктор.
– Что ты! Сейчас все сделаю.
Через минуту он вернулся с тонким стаканом.
Заплатил честно двадцать копеек.
Он попросил в буфете, и ему продала буфетчица. Такой изобретатель. Закусывали уткой в пакете.
– Может, телевизор тронем? – спросил Сапожников.
– Не-не, не! – замахал руками Фролов.
– Объявляется посадка Москва – Северный-второй! – крикнуло радио. – Через Сыктывкар, Ухту, Воркуту. Пассажиров просят пройти на летное поле.
– Самое главное, сколько детей на этот раз будет, – сказал Генка.
Он знает все на свете. С ним не пропадешь.
– Где наша беременная лошадь? – спросил Генка, когда вышли на поле в прожекторах.
– Какая беременная лошадь? – спросил Виктор.
– АНТ-10, – сказал Генка.
