Вот как говорила мама. Сапожников только глаза таращил. Все в точку.
– Машины должны работать быстро, чтоб человек мог жить медленно, – сказал Дунаев. – Тогда ему в голову такое придет, что он любую машину перекроет и отменит.
Опять в точку. Потому что Сапожников чувствовал – да, да, так, именно так. Сапожников рядом с ними ощущал себя полным идиотом.
Мама в то время уже не вставала с постели, а Дунаев не вставал со стула возле ее постели, кроме тех случаев, когда его подменяла Нюра или Сапожников.
– Ма, а как отличить сентиментальность от доброты? – спросил Сапожников.
– Сентиментальность – это чувство, оно приходит и уходит… а доброта – это позиция, – ответила мама. – Пушкин такой был.
Да, это так. С матерью и Дунаевым Сапожникову неслыханно повезло.
– Мама, откуда ты все знаешь? – спросил Сапожников.
– Если бы я знала все, я бы не была одна, – ответила мама.
Глава 23
Даром истраченное время
Сапожников приехал в Киев, потому что он придумал вечный двигатель.
Ну конечно же колесо! Полый диск с хитростью.
Если внутрь запустить пары аммиака и начать вращать диск, то от центробежной силы аммиак начнет сжиматься. И если края диска охладить, то аммиак станет жидким. И если теперь приоткрыть косую щель на краю диска, то аммиак выплеснется реактивной струей. Потому что, становясь паром, начнет вращать диск. А если пар этот собрать и снова охладить, то можно снова запускать его в диск, и диск будет вращаться. И никакой вони, никаких газов выхлопных и никакой траты горючего, потому что ничего не горит. Замкнутый цикл. Собирать, охлаждать, сжимать центробегом, выпускать в камеру – и все сначала. Откуда берется энергия? От малой разницы температур между воздухом и водой, или для автономного двигателя использовать холодильную трубку. Ну, это отдельная проблема, не Сапожников ее выдумал. Кому интересно, могут посмотреть в справочнике.
Это принцип. А конструкции могут быть разные. Сложность в многочисленности точек разогрева и охлаждения, которые никак не удавалось скоординировать в расчетах. Где греть? Где охлаждать? Как отделить одно от другого? И это запутывало конструкцию и термодинамические расчеты.
Проще было изготовить, искать в материале, на модели. Но для этого нужны были база и деньги. И пугало, казалось чересчур просто и чересчур похоже на вечный двигатель. Хотя источник энергии был. Только не верили в его доступность и силу.
Вся новинка была в диске и вращении.
А Сапожников придумал это по аналогии с сердцем. Оно сжимается, выплескивает струю крови, которая энергетически обогащается в легких и снова возвращается в пульсирующее сердце.
Он вообще считал этот цикл универсальным, считал его аналогом и микро-, и макро-, и мегавселенной и всюду искал пульсацию: выплеснутый поток – обогащение – возврат к пульсирующему двигателю.
Сначала были компрессоры, которые жрали много энергии. Диск и беспроигрышное центробежное сжатие пришли потом.
Мы все объяснили на пальцах. Кому интересно, тот прочел. Кому неинтересно – пропустил.
Идем дальше. Дальше нормально – про войну и про любовь, характеры, конфликты, все, что положено, все как у людей.
В ресторане гостиницы сидели люди и разглядывали тех, кто вновь приходил.
Еда шла вяло, музыки еще не было, и новенькие проходили под взглядами тех, кто пришел раньше, как члены президиума на сцену. Официант показывал им, куда сесть, и они тоже начинали глазеть на новичков, притворяясь старожилами.
– Все как на совещании, – сказал Сапожников. – Специалист от неспециалиста отличается тем, что раньше за столик сел.
У Сапожникова глаза слипались.
Барбарисов сказал, что пить не будет, но потом сказал, что будет пить. Сапожникову хотелось спать, и скатерть была как фанера, и салфетка фанерная. Да еще галстук. Он опять начал носить галстук. Он думал: «Вот, может быть, музыканты придут, тогда я встряхнусь».
– Пошли с нами в гости, – сказал Сапожников официантке. – Мы куда-нибудь пойдем, и вы с нами.
– И еще «столичной» бутылку! – прокричал Барбарисов, потому что стало совсем шумно.
– Мало, пожалуй, – сказал Васька.
– Я пить не буду, – сказал Сапожников. – Я засну.
– Я по гостям не хожу, – сказала официантка. – Я дома сижу. Мне гости – вот они у меня где, гости. Сегодня КВН будут показывать. Наш город с соседним сражается. Капитаны, капитаны, мы противника берем улыбкой в плен… «Столичной» не будет, будет «российская». А вы веселые.
– Ну, как ты ко всему этому относишься? – спросил Сапожников у Барбарисова.
– Все прекрасно, не кисни, Сапожников. Все прекрасно. И минеральной парочку… Мы напишем манускрипт, и все будет прекрасно.
А потом они наперебой стали говорить официантке комплименты в развязной форме и выпендривались друг перед другом.
– У вас что, неудача какая-нибудь? – спросила она.
– Мы сами этого еще не знаем, – ответил Барбарисов.
Тогда она ушла. Ноги у нее были красивые, бедра у нее были красивые, и все посетители провожали ее отрицательными глазами.
– Знаем, – сказал Сапожников. – Скорее всего, удача. Но противная. Мы доказали свое «я». Всех там расколошматили, и решено продолжать работу. Хотя и они и мы понимаем, что никто больше этим заниматься не станет и нас спустят на тормозах. Правильно я говорю? И самое главное – я рад, что все рухнуло. Только времени жаль и самолюбие страдает.
– Не только времени, – поправил Барбарисов.
И видно было, как он жалел, что связался с Сапожниковым и поставил не на того коня. Ему было стыдно, что он так опростоволосился, и поэтому он улыбался ласково. И еще его раздражало, что Сапожникову было наплевать на поражение. Получалось, что Сапожников не тонул, и Барбарисов не стоял на берегу, и сочувствовать было некому, и от этого Барбарисов был не в порядке. Получалось, что Сапожников всех облапошил – не страдает, и точка.
Конечно, совещание кончилось крахом всей барбарисово-сапожниковской затеи.
– В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань, – сказал профессор Филидоров. И Сапожников понял так, что трепетная лань – это Барбарисов или, в крайнем случае, он, Сапожников, но оказалось, что Филидоров имел в виду себя. Он лань. Потому что Сапожников в ответ на простые вопросы мямлил и раздражающе нарушал тон демократической бодрости и деловитости – папиросы «Казбек», товарищи, откройте фрамугу, короче, будем придерживаться регламента, Василий Федорович хочет сказать, не хочет? Переходим к следующему вопросу. А на вопросы сложные, где сам черт ногу сломит, где в загадочной полутьме мерцал профессор Филидоров, освещая собравшихся улыбкой чеширского кота, – на эти вопросы Сапожников отвечал с легкомысленной радостью и неприлично четко. И вот пожалуйте: Филидоров – трепетная лань.
