– Что же вы предлагаете? – спросил Филидоров. – Возврат к природе?
– Нет, – сказал Сапожников. – Нужен возврат к природе человека счастливого.
– Хомо сапиенс – это человек разумный… А человек счастливый по-латыни как будет? – спросил Толя.
– По-латыни я не умею, – сказал Сапожников.
– Хоть бы соврал что-нибудь красиво, – лениво сказал Глеб, – а мы бы поверили, что так может быть, и попробовали бы сделать. А то умничаешь, умничаешь. Сплошное «Горе от ума». Всякое горе – от ума. (И тогда Сапожников впервые на него внимательно посмотрел.) Чересчур вы все умные. Поэтому Софья и выбрала Молчалина, а не Чацкого.
– Это верно, – сказал Сапожников. – Софья выбрала Молчалина, а Нина Чавчавадзе – Грибоедова.
– Не надо, – поморщился Глеб. – Не надо.
«Почва вокруг меня была иссушена. – Сапожников на минуту перестал слышать разговор. – Но я протянул свои корни, и они нащупали свежую почву. И вот в этот момент мои корни встретились и сплелись с их корнями…»
– Меня всю жизнь грабили и спасибо не говорили. А когда я хотел давать, вот как сегодня, у меня не брали. Прощайте, – сказал Сапожников.
Сапожникову казалось, что все это происходит не с ним, а в какой-то книжке, которую тихонько читаешь на уроке и можешь отложить, когда станет страшно, и выйти на переменку, когда зазвенит звонок. Но звонок не звенит почему-то.
Когда садились в поезд, Сапожников был уже совсем хорош.
Мы ждем, когда на товаре будет написано «окончательно-замечательно», и толпимся у одного прилавка. А на соседнем стынут другие, которыми неизвестно как пользоваться.
Понимаете? Это рассказ о человеке, который изобрел, как надо изобретать, и считает, что это может делать каждый.
Глава 24
Запальный шнур
Конечно, институт – это институт. Там мозги взбудоражены, и заодно еще там и учатся.
Но в институт полагается поступать после школы, а не после войны.
Сидят рядом с тобой на лекции чудные собой ребята, все умные, все попали в институт, всё могут вычислить и тебя уважают. Весь первый курс уважают, а перед весенней сессией не очень уважают. Стыдно фронтовику шпаргалки в столе перелистывать. Почему стыдно – неизвестно. Но стыдно. А провалиться нельзя. Лишат стипендии. А лишат стипендии – будешь искать халтуру, иначе не выжить. А найдешь – ее придется делать на совесть, даром не платят. А учиться когда? Уже следующая весенняя сессия тишиной звенит. А тут еще гонор у вояк – наши не хуже ваших; вы можете, и мы можем. А что можем? Зубрить? Но ведь это же невозможно – зубрить? Зубрить невозможно! Нельзя сначала вызубрить жизнь, а потом жить! Уже есть справочники на все случаи жизни, а что понадобится, запомнится само! Помнить без доказательств надо только таблицу умножения, а все остальное надо понять.
– Нюра!
– А я?
– Ты в колдовство веришь?
– Во что?
– Колдовство есть? – спросил Сапожников.
– А как же!.. – ответила Нюра. – Колесо вверх по дороге покатилось. Или бочка. А то еще свинья в овсах… Свояк верхом ехал вечером и на нее наехал. Он ее палкой, а она в подворотню. Просочилась… А у соседки утром синяк. Это еще в Калязине было… Колдовство свое колдун перед смертью через веник передает… А то еще соседская бабка четыре дня маялась, помереть не могла. Две доски в потолке выломали – через два часа отошла… Если нож в притолоку воткнуть, то колдунья из гостей выйти не может… Я еще девушкой была, случай был… она взмолилась – отпустите, девки. А девки не знают. А брат вернулся, нож вытащил. Она взяла сумку и вышла… У колдунов, как чирей, назревает зло. Чтобы избавиться – делают зло. Чирей лопается. Если колдун со зла чего хочет – ничего не выходит, если ласково – зло получается. Алферов Иван ягненка в лесу подобрал, на лошадь положил, лошадь потеет. Смотрит – ноги у ягненка по земле волочатся, тонкие выросли. С лошади скинул, выстрелил – его нет… А у Печатновых было: сука при пахоте прыгает, лошадь за губы хватает. Печатнов встал, тпру! – а это его жена обернулась. Она могла. Ножи разложит, через них перекатится – пестрая собака…
– Да-а, – сказал Сапожников. – Ты специалист.
– Чего это ты? – обиделась Нюра.
– А что?
– Ругаешь меня… А за что?
– Разве я ругаю? Я сам на специалиста учусь.
– Зря ты это, – сказала Нюра. – У нас специалистами жуликов обзывали. Или, может, я не так сказала?
– Не знаю, – сказал Сапожников. – Еще не разобрался… Нюра, а сколько тебе лет?
– Точно не скажу. Надо в паспорте поглядеть, – сказала Нюра. – Считаешь, устарела?
– Да ты что?
– Вот и я говорю. Вроде бы не должна. Я как в баню пойду – на тело самая молодая. Представляешь?
– Нет, – сказал Сапожников.
– Почему же?
– Не хочу.
– Вообще-то правильно, – задумчиво сказала Нюра. – А то мечтать про меня станешь.
– Хватит, Нюра, хватит.
– А что такого? Про меня все мечтают. Только я теперь – все. Я теперь Дунаеву верная жена. Он воевал. Нельзя. Бог накажет.
– Зачем про это говорить?
– Про все надо говорить, – сказала Нюра. – До войны я была блудница, а теперь наоборот.
– Святая, что ли? – спросил Сапожников.
– Не… – сказала Нюра. – Святая – это вроде как из другой губернии… Тебе колдовство-то зачем?
– Да вот зубрить надоело. Может, колдовать начать? – сказал Сапожников и пошел на семинар.
– Да подожди ты!.. Говори, доктор Шура!
– Еще раз… Теория говорит – если две частицы тождественны, то различное положение в пространстве не может служить основанием для их различия. Их нельзя различить. Следовательно, они представляют собой одну частицу, одну и ту же частицу, но находящуюся одновременно в разных местах.
– Что «следовательно»? – спросил Сапожников и вдруг захохотал.
– Уймись.
– Значит, если Глеб не может различить издалека, кто из нас с тобой идет, по какой стороне улицы, значит, это я иду по обеим сторонам? Так? Или ты идешь по обеим?
– Лучше ты, – сказал Глеб.
– Сапожников, – еле сдерживаясь, сказал доктор Шура, – запомни. Твоя старая элементарная логика здесь не годится.
– Годится, – сказал Сапожников. – Очень даже годится… Не годится только ее идиотское применение… Если получился идиотский вывод, следовательно, надо изучить факты, из которых он получился.
– Да пойми ты! Саму логику надо менять! – закричал доктор Шура. – Старая логика отражает старый опыт. Да и то возникали неразрешимые парадоксы.
– Например?
– Пожалуйста. Парадокс Зенона. Летит стрела. Значит, в микроскопическую дозу времени она неподвижна. Как же из суммы неподвижностей получается движение? Вот тебе и логика.