Перед смертью мама подозвала его, и он сел на стул возле кровати.
– Я умираю, сынок, – сказала она с трудом. – Больше не могу… Ничего не говори.
Сапожников ничего и не мог сказать, даже если бы старался.
– Тебе неинтересно знать, что я чувствую?
Сапожников пытался продохнуть лютый комок.
– Я хочу тебе рассказать… чтобы, когда ты будешь умирать, ты бы меньше испугался.
Сапожников много раз видел, как умирали – и мгновенно, и медленно. И, может быть, еще больше читал об этом. Да нет, конечно, больше читал, чем видел. Потому что, когда он видел смерть, он был занят смертью или собой, а когда читал – думал о том, что читал, то есть жил. Но он никогда не читал и не видел, чтобы умирали так, чтобы другие не испугались того, что им тоже предстоит.
– Это не страшно, сынок… Я знаю – что-то во мне скоро оборвется…
Пятно солнца ползало по мухам, по стене. Гудели дальние городские машины.
– Мне кажется, я знаю, почему мне не страшно… Я никогда не жила для себя.
Мухи готовились жить вечно, потому что у них не было сознания.
– Ма…
– Прогони их… – сказала мама.
Сапожников взял вафельное полотенце со спинки кровати и махнул по солнечному пятну. Мухи воскрылили к стеклянному абажуру и, покружив, вылетели в открытое окно. Сапожников сел на пол у кровати.
– Пришел в себя? – спросила мама.
Сапожников кивнул.
– Мы не мухи… – сказала мама. – Сынок, спустись вниз… там у забора… нет… заборы давно сломали… Там в зеленой траве всегда росли желтые одуванчики… нарви… принеси мне…
– Да, мама… – сказал Сапожников.
И кинулся из комнаты, из квартиры вниз по лестнице, из дома.
Рвал желтые нежные цветы и скрипел зубами.
Обратно он шел медленно.
Пока его не было, она вдруг села на кровати и попросила свою театральную сумочку. Ей не отказали. Она вынула оттуда и раскинула на одеяле листочки с выцветшими песнями и романсами, которые уже давно никто не пел, и начала сперва тихонько, потом все громче петь. Эти песни. Одну за другой. Голос ее становился все громче и страшнее. И все вышли из комнаты. А потом что-то щелкнуло у нее в горле. Голос превратился в хрип. И она медленно повалилась обратно на подушку. Хрип был равномерным, как дыхание.
Сапожников вернулся.
– Мама, – сказал Сапожников, – это я…
Но она его не услышала. Кто-то отобрал у него одуванчики.
– Агония, – сказал врач.
Она длилась долго. Потом прекратилась. Отец услышал тишину и крикнул что-то. Потом замолчал. И все остальное время молчал. Разговорился в похоронном автобусе. И говорил все время в крематории. А потом ушел. И Сапожников увидел его не скоро.
Ночью скрипнула дверь. И дед вошел в квартиру. А в коридоре лампочка не горит.
– Доигрались, – зловеще сказал дед.
Вся квартира спала. Застучал и выключился холодильник. Потом дед прошлепал к себе в комнату. Опять загудел и выключился холодильник. И вдруг стало ясно, что он действительно дед. А раньше только посторонние люди в троллейбусе иногда называли его дедом, а все близкие называли его отцом.
Утром его увезли в больницу. А Сапожников переехал к Дунаевым. Прошло полмесяца, и отец стал выздоравливать от инфаркта. И был любимцем всей палаты. Однажды ему принесли чаю. Он взял стакан, не прерывая рассказа о делах давних и блистательных. Потом сказал:
– Ах…
И уронил стакан.
– Не надо, – сказал Дунаев Сапожникову, – он легко отошел. Всем бы так.
– Жил как хотел, – сказала Нюра. – И умер как хотел. Никто ему не судья. И больше о смерти не будем. Не надо об этом.
Нюра включила радио.
Передача, в которой пародировали гениальную песню из «Шербурских зонтиков», называется «С добрым утром». Но это ничего, ничего, Сапожников разносторонний. Он был рад послушать эту песню даже в пародии. С Сапожниковым так было всю жизнь. Шекспира он впервые узнал от пародиста в концерте, и Евангелие тоже, «Веселое евангелие» называлось. И все самое великое ему приходилось выковыривать, как изюмину из сухаря.
Глава 25
Чужая улица
Ну, значит, приехал Сапожников домой из триумфальной поездки с проектом двигателя, и стало ему непонятно, как быть.
Коты в этом году начали завывать гораздо раньше, чем обычно, хотя весна не торопилась и ветры дули такие, что выбивало слезу. Но это по ночам. А днем казалось, что весна уже вот-вот.
Что же касается голубей, то они изгадили все подоконники и уже не воспринимались символом мира, а тем более прогресса.
В пятницу утром позвонила Сапожникову жена Барбарисова:
– Короче, сегодня вечером идешь в гости.
– Куда это?
– К Людмиле Васильевне… Ты ее знаешь. Ты ее видел у нас в гостях. Очень милая женщина. Сорок один год, незамужняя, заведующая научно-технической библиотекой. Ты ее прекрасно знаешь. Ты ее видел у нас. Она удивительная хозяйка. Будет тебе хорошим товарищем.
– Так это свататься идти, что ли?
– При чем тут свататься? – крикнула жена Барбарисова. – Посидеть вечерок, поболтать. Я ей сказала, что ты просишься к ней в гости. Хватит с нас выдумок. Для мужа моего это нехарактерно. А все твои несчастья из-за выдумок. Я рада, что вы провалились… Впрочем, я тебе добра желаю.
Ночь за окном.
Мокрый снег. Огоньки непогашенных окон. Сто дорог прошагал я по этой земле! Это стихи. Или так: а снег все падает и падает, а снег на камушки садится, и ничего не видно впереди. Или так: хорошо бы лежать медведем и всю зиму лапу сосать. Или так: стучат дожди по черепу дороги, цыганский полк запамятовал путь.
– Вы романтик, Сапожников, – сказала Людмила Васильевна.
– Да, – подтвердил Сапожников. – Я люблю луну как явление природы, Изабеллу Юрьеву и шпроты. Чем это так воняет у вас в коридоре?
– Это сосед жарит осьминогов, – сказала Людмила Васильевна.
Где-то играют скрипки, где-то пекут оладьи. Каждый живет как может, хочет прожить до ста. Только вот я, бродяга, жизнь не могу наладить! Господи ты мой боже, до чего я устал!
– Я тоже, – сказала Людмила Васильевна.
Но потом она его пожалела. Все ж таки он сидит в незнакомой квартире, неженатый мужчина, а у нее груди вздымаются, и себя ей жалко, потому что коридорная система, на входной двери звонков-пуговок как на баяне, семь почтовых ящиков для газет и общая кухня с кафельным полом. Правда, в комнате у нее мебель красного дерева, островочек культуры, а если с сапожниковской комнатой сменять вместе на двухкомнатную отдельную квартиру, то одежда у нее есть зимняя, демисезонная и летняя, а чулки можно будет подкупать, лучше сразу несколько пар, вдвое экономнее выходит; чаю, правда, хорошего не достанешь из-за конфликта с Китаем.
