– Наелся? – Марфа Даниловна прищурилась, глаза ее хитро блеснули. – Сальце-то бери, в городе такое не купишь.
Рубанов шутливо постучал по своему животу.
– Как говорил мой отчим, не наелся – напоролся. На убой вы меня накормили, Марфа Даниловна. Не есть вашу стряпню просто невозможно. Вам ресторан надо открывать.
Она хихикнула:
– Тоже мне, сказанул! Ресторан открывать… Там повара иностранные, говорят, лягушек готовят.
Виталий хмыкнул:
– Это вы скажете, – он не закончил, зевнув. Марфа Даниловна засуетилась:
– Пойдем, на печи постелю. Вставать-то рано… Чай, в Новоозерск рванешь…
– Откуда вы знаете? – удивился Рубанов.
Она подмигнула:
– А я все знаю. Как деревенские ведьмы, слыхал?
Глава 22
Орловская область, 1941-й
Оставив Таню в сосняке, Николай крадучись направился к родному селу. Прежде чем навестить жену и детей и пристроить Татьяну, следовало убедиться, что здесь не хозяйничали немцы. Озираясь по сторонам, он полз возле покосившихся плетней, прятался от каждого шороха, однако на его пути не попался ни полицай, ни немец. Когда он, как мог, обследовал село, пришлось вернуться за Татьяной. Поступить иначе он просто не мог. Девушка была вооружена, кроме того, могла поднять крик, и приходилось выполнять все ее команды. Увидев Федорчука, Маркова улыбнулась презрительно и мерзко, и ему захотелось ударить ее по лицу.
– Пришел-таки, – констатировала девушка, не обращая внимания на его настроение. – Я же говорила: никуда ты, друг, не денешься.
Николай счел благоразумным ничего не отвечать.
– Идем, – мужчина дотронулся до ее локтя. – Вроде все спокойно.
Соблюдая осторожность, они добрались до дома с ветхой крышей и скрипевшей на ветру калиткой. Федорчук тихо открыл ее и поманил подругу.
– Спрячься за сараем, – велел он, – я узнаю обстановку.
Она не стала спорить:
– Только не задерживайся.
– Не волнуйся.
Она спряталась, как он велел, за полуразрушенным сараем и огляделась по сторонам. Всюду царили нищета и запустение. Не слышалось мычания коров, хрюканья свиней, только, кажется, или ей почудилось, где-то тихо кудахтали куры. Эти звуки не помешали услышать, как Николай осторожно стукнул в дверь домика три раза, однако ему отворили не сразу, словно не ждали единственного кормильца. Сначала в окошке, занавешенном какой-то серой тряпкой, зажглась керосиновая лампа, а потом приглушенный женский голос спросил с заметным страхом:
– Кто?
– Зинуля, это я, родная, твой Коля. – Федорчук говорил с такой нежностью, какой никогда не слышала от него Татьяна. – Открывай скорее, милая.
Но жена не торопилась, мялась за порогом, словно не веря, что всего лишь несколько сантиметров отделяют ее от любимого.
– Это правда ты? Откуда?
– Зиночка, я устал и голодный, – выдохнул Николай. – Все потом, любимая.
– Ты один? – Она продолжала задавать вопросы, держа его на расстоянии, не веря своему счастью.
– Один, один, – заверил Коля. – Открывай.
Наконец дверь отворилась, и худая женщина в черном платке сделала шаг вперед и, пошатнувшись, упала в объятия мужа:
– Коля, Коленька, любимый!
Он поднял ее на руки легко, как пушинку, и внес в дом. Когда за мужем и женой захлопнулась дверь, Таня выбежала из укрытия и припала к окошку, стараясь услышать хоть слово. Иногда за звяканьем посуды это ей удавалось. Николай честно признался жене, что, оставшись в живых, больше не вернется на фронт.
– Хватит, моя любушка. Только когда попадаешь под пули, начинаешь по-настоящему понимать, что для тебя родной дом и семья. Я не хочу потерять тебя и девочек. Вы для меня все.
Послышались звуки поцелуя, и вдруг заговорила Зина, быстро, горячо, волнующе.
– Коленька, милый, да разве я против, ежели ты останешься? – всхлипывала она. – Хозяйство совсем в упадок пришло, немцы проклятые всю живность забрали, пару цыплят оставили, хорошо хоть, теперь курочки есть. Да только как это – не вернуться? Кажись, это дезертирством называется. За это, говорят, полагается расстрел. Милый, возвратись назад, не позорь семью. Найдут ведь – не отмоемся. – Женщина тяжело вздохнула. – Получается, что так сгибнешь, что так. Впрочем, почему обязательно сгибнешь? Дай бог, здоровым вернешься, героем. А в ином случае…
– Иного случая быть не должно, – буркнул супруг. – Ты спрячешь меня в погребе, сама знаешь, в каком. О нем ни одна живая душа не знает. Навещать будешь по ночам. Захочется воздухом подышать – выведешь. Дочкам ни слова. По молодости выболтают от радости. Гляну на них одним глазком – и в укрытие.
Зина снова застонала:
– Ой, лишенько мое! Что ты такое удумал, Коля? У нас, почитай, вся деревня воюет. Кто в партизаны подался, кто на фронте. Один кузнец Анисим остался. Жутко ругался, что военкомат его забраковал. А как его заберешь, коли ноги, почитай, нет? Кому на фронте калеки нужны? Нет, Коля, плохое ты дело задумал. Иди подобру-поздорову.
Наверное, Федорчук задергался, потому что Таня услышала, как заскрипел под ним стул.
– Никуда я отсюда не тронусь, – твердо сказал он. – Мое слово – закон. Спрячешь меня до поры до времени в погребе – ничего с нами не случится.
Супруга опять завыла жалобно, однако Маркова понимала: ее любовник одержал победу. И плевать ему на то, что с ним станется, если его отыщут. Когда хочется жить – не думаешь о разных глупостях. Ей тоже хотелось жить, поэтому девушка терпеливо ждала Николая у сарайчика, придумывая, как поступить, если «любимый» внезапно забудет о ее существовании. Влететь в хату и во всем признаться Зинаиде? А что… Пусть эта курица спрячет и ее тоже, иначе… Иначе не будет покоя ни живым, ни мертвым. Однако Федорчук, чувствуя настроение Марковой даже на расстоянии и боясь, что она разрушит весь его план, вскоре возник из темноты.
– Пришел, – выдохнула Таня и хотела прижаться к его широкой груди, пахнувшей табаком, но он предусмотрительно оттолкнул ее:
– Тихо ты… Задала задачку, бестия… Уже голову сломал, все удумать не могу, куда тебя деть. Ко мне нельзя, и это не обсуждается. Зинка и так на пределе. У вас, баб, часто срывы бывают. Возьмет и заголосит на всю деревню, что ее Коленька явился и прячется. А там и тебе несдобровать. Нет, нужно что-то другое. – Он провел рукой по густому чубу. – Слушай, а ежели я тебя к своему приятелю Анисиму спроважу? – Казалось, эта мысль понравилась Федорчуку, избавляя его от напасти. – Живут они вдвоем с Аксиньей, деток еще во младенчестве бог прибрал, на фронт его не взяли по причине увечья. Еще в детстве дураку паровоз ногу переехал. С тех пор культей своей по селу трясет. – Ехидная улыбка тронула его обветренные серые губы с прилипшей крошкой табака. – Как за него Аксинья пошла, диву даюсь. Не последняя девка была, ну да ладно об этом. – Он положил Татьяне на плечо тяжелую ручищу. – Решено – к ним пойдешь. Чую, они даже обрадуются, все хозяйство всегда на бабе держалось, а тут помощница появилась. – Федорчук сплюнул и взглянул ей в глаза. Что-то недоброе сверкнуло в них, и Тане на миг стало страшно.
