– Но, к сожалению, я ничего не знаю. Я приехала сюда два года назад и за это время его толком не разглядела. Если бы увидела на рынке, наверное, не узнала бы. Впрочем, если он вас так интересует, поговорите с моей мамой. Наверное, она еще большая старожилка Новоозерска, чем он. – Хозяйка рассмеялась. – Вы не смотрите, что у нас новый дом. Мой сын – предприниматель, он распорядился построить здесь двухэтажный коттедж на месте старого, одноэтажного. Погодите, сейчас я ее приведу.
Женщина повернулась и направилась к небольшой постройке, которую многие называли летней кухней. Виталий знал, что в таких маленьких домиках кроме плиты ставят кровати – для гостей или для членов семьи, захотевших уединения и покоя. Хозяйка постучала в одностворчатое оконце и крикнула:
– Мама!
– Иду! – Дверь распахнулась, и на пороге показалась сухонькая старушка в черном платке, закрывавшем лоб. – Что, дочка?
– Тут тебя спрашивают, журналист, – ответила женщина.
– Где? – Старушка прищурилась и пошла навстречу Виталию. – Такой молодой…
– Что же, все они старики? – рассмеялась дочка. – Товарищ интересуется старожилами Новоозерска, статью о них будет писать. Вот, кто-то посоветовал ему к Степаненко обратиться.
– К Степаненко? – Морщинистое лицо старушки выразило удивление. – Какой же он старожил, всего лет пятнадцать тут. Я столько же в Новоозерске прожила, но себя старожилкой не считала.
– Он всегда был нелюдимым, без семьи? – поинтересовался Рубанов, чувствуя, что бабушка с удовольствием с ним поговорит. И действительно, она оживилась, черные жгучие глаза засверкали:
– Да нет, милок. Мало кто об этом знает, но у Виктора жена была. Вместе они сюда приехали. Запуганная такая бабенка, людей сторонилась, на улицу почти не выходила. Я ее видела, когда она в огороде копалась. Деток им бог не дал, так вдвоем и куковали.
– Давно она умерла? – спросил Виталий, удивленный ее рассказом. Здорово же прятал жену этот Степаненко! Только соседи и знали, что она у него была.
– А вот не скажу. – Старушка посмотрела на небо, которое начинали затягивать тучи. – Пропала однажды – и все. Вроде кому-то Виктор говорил, что супружница долго болела, а потом и померла. Странно только, что мы не видели, как ее хоронили. – Она поглядела на журналиста с недоумением. – Втихаря он, что ли, ее закопал? Да и на кладбище, видать, не ходит. Сидит дома, как бирюк, и людей к себе не подпускает. А вы о нем все-таки хотите написать? – Она улыбнулась, и ее маленькое лицо еще больше сморщилось, сделалось похожим на печеное яблоко. – Не станет он с вами разговаривать, ну не станет – и все.
– Разумеется, про него писать не буду, – заверил ее Рубанов. – И вообще, я думал, он жил здесь еще мальчиком, во время войны. Это и есть тема моей статьи – дети в военные годы.
– И я вам не подхожу, – с сокрушением произнесла старушка. – И помочь ничем не могу.
– Вы мне и так помогли. – Виталий вытащил список и демонстративно зачеркнул фамилию Степаненко. – Одним человеком меньше. Видите ли, мне дали список примерно подходящих по возрасту, но когда кто здесь жил – не сказали. Вот, обхожу и спрашиваю, кто обитал тут, так сказать, с незапамятных времен. Еще раз вам спасибо. – Рубанов поклонился старушке, что ей очень польстило, и направился к калитке. Дочь хозяйки пошла за ним.
– Если захотите написать о моей матери – милости просим.
– Думаю, что захочу. – Виталий с благодарностью посмотрел на женщину. – Я давно хочу написать о детях войны, о тех, кто ее хоть немного, но помнит. Ваша мама не станет исключением.
Женщина покраснела от радости и предложила ему остаться и попить чаю, но Рубанов отказался:
– Надо проверить остальных. Вы же видели, какой у меня список.
Она не возразила.
Глава 33
Локотская республика, 1942-й
Утром она опять проснулась с тяжелой головой, но пить не стала, хотя початая бутылка манила. Что-то подсказывало, что после вчерашнего она может понадобиться начальству, и Маркова не ошиблась. Молодой юркий немец с длинным лошадиным лицом на ломаном русском сообщил, что ее ждет обер-бургомистр. Таня долго думала, что надеть, потом остановилась на гимнастерке. Вдруг ей сегодня предстоит снова приняться за работу? По словам Сергея, Каминский пообещал немцам очистить леса от партизан, выжечь их огнем, и поэтому беспощадно расстреливал всех, кто каким-то образом пересекался с партизанами. Самих же партизан, случайно попавшихся в расставленные силки, вообще казнили на месте. Надев полушубок и уместив пилотку на своих густых волосах, девушка помчалась в канцелярию. Бронислав пил чай с печеньем и отставил кружку, когда секретарь сообщила, что Татьяна уже прибыла.
– Меня радует твоя аккуратность. – Он по-мужски пожал ей руку. – Ты мастерски справилась со своей работой. Впрочем, вчера я уже говорил об этом и не буду повторяться. Мы решили, что ты достойна награды. Отныне все вещи убитых принадлежат тебе. Можешь сразу раздевать их перед казнью, тебе прекрасно известно, что никакого помилования не будет, можешь раздевать трупы. В общем, действуй, как тебе угодно.
Таня закрыла глаза, почувствовав прикосновение пушистых ресниц к пылающим щекам. Ей вспомнились вчерашние обреченные. Странно, но теперь они казались все на одно лицо – и мужчины, и женщины. А вот их вещи… Они словно составляли отдельную категорию. Да, ей тогда приглянулся шерстяной платок в красную и зеленую клетку на пожилой женщине, добротное пальто другой, кажется, тоже пожилой, шапка-ушанка из овчины на одном из мужчин. Жаль, сегодня ей ничего не достанется, трупы наверняка уже похоронены. Словно прочитав ее мысли, Каминский усмехнулся:
– Перед захоронением конвой раздел трупы и отобрал пригодное для тебя. Сегодня все доставят тебе на квартиру.
Таня склонилась чуть ли не до самого пола:
– О, господин…
Обер-бургомистр махнул рукой:
– Не нужно благодарности. Иди работай.
Он подошел к окну и наблюдал, как Татьяна, выйдя из канцелярии, зашагала к тюрьме. Ее гордо выпрямленная спина, поднятая голова на тонкой шее не давали усомниться в том, что девушка нисколько не переживает о вчерашнем.
«Ее надо обязательно показать немецкому командованию, когда оно сюда прибудет, – подумал обер-бургомистр. – Сейчас эта девчонка – наша основная гордость. Нужно беречь ее как зеницу ока. Да, как зеницу ока».
* * *
Вернувшись после работы домой, Таня обнаружила возле двери солидный холщовый мешок и, на свое удивление, не вздрогнула, вспомнив, что в нем вещи убитых, а, хмыкнув, затащила его внутрь, скинув полушубок, высыпала вещи на пол и, опустившись на колени, стала разглядывать каждую тряпочку. Конвоиры снабдили ее тем, что она хотела: здесь был и платок в красную и зеленую клетку, и добротное пальто, и шубейка, и овчинная шапка-ушанка, однако девушка первым делом схватила черное платьице с кружевным воротничком, довольно новое, и прикинула на себя. Вроде бы оно подходило ей по размеру, и Маркова, надев его, подошла к засиженному мухами кусочку зеркала, висевшему над умывальником. Оно показало стройную красавицу с румяными щеками и белозубой улыбкой. Светло-русые волосы, падая на плечи, были словно украшение для черного материала. Татьяна хлопнула в ладоши, несколько раз прокрутилась на одной ножке, потом снова взглянула в зеркало. В глаза бросилась почему-то оставшаяся незамеченной в первый раз дыра возле левой груди. Вероятно, цвет материи скрывал ее, и, если бы не белый лифчик пулеметчицы, нескромно вылезавший наружу, девушка так бы ничего и не увидела. Сняв платье, Татьяна положила его на кровать и принялась изучать обновку. Дыра не была дефектом, это был след пули, ее пули, которую она выпустила по его несчастной обладательнице. Возле отверстия материя казалась более твердой, и Маркова поняла, что это кровь. Еще раз хорошенько осмотрев вещичку, девушка отбросила ее в сторону, думая в ближайшее время выстирать платье и заштопать. Тогда оно сгодится и в пир, и в мир, и в добрые люди. Затем ее рука потянулась к платку, примеченному еще во время казни. Правая сторона тоже задубела от крови, которая на зеленых клетках казалась малиновой, а на красных – черной. Видимо, это были последствия ее выстрела из пистолета. Кажется, тогда она попала в висок женщине в платке. Отсюда кровь и белые комочки – следы мозгового вещества. Таня присвистнула от огорчения и опустилась на кровать. Платок, по ее мнению, нельзя отреставрировать, а жаль. Вздохнув, она продолжила перебирать вещи, отмечая, что все они оказались дырявыми, со следами крови. Ну ничего, в будущем она будет отбирать понравившиеся вещи перед расстрелом, как ей посоветовал Каминский. Маркова подумала, что еще полмесяца назад и не мечтала о хорошей еде и вещах. Правда, это достается недешево, но что делать… В конце концов, должен кто-то выполнять и такую работу…
