Ивашов хмыкнул:
– Думаешь, я предложу лучше?
Она кивнула:
– Ты сильнее и умнее, к тому же тебе известны планы нашего командования. Сам-то что собираешься делать?
Начальник тюрьмы пожал широкими плечами:
– Не знаю, Таня, честное слово. Будь я один как перст, может, и рискнул бы через болота на Украину. Но у меня жена и дети. Они не пройдут этот путь.
– Не пройдут. – Неожиданно Татьяна крепко обняла его, жадные влажные губы нашли его трепещущий рот: – Коля, Коленька, послушай меня. Давай убежим вместе. Семью брось, если не хочешь причинить ей горе. Красная Армия не трогает детей и женщин. Твоей жене ничего не угрожает, а мне и тебе светит виселица. Поверь, только побег может нас спасти.
Мужчина осторожно отстранил ее от себя:
– Куда же ты предлагаешь бежать?
– Да хотя бы в лес, – шептала она, обдавая его жарким дыханием. – Вдвоем мы все преодолеем и выкарабкаемся, вот увидишь. Жизнь предоставит нам возможность начать все сначала. Согласись – это единственный шанс – начать жить заново.
– Допустим, согласен. – Николай силился улыбнуться прежде всего, чтобы поддержать самого себя, не пасть духом, но у него это плохо получалось. – Только слабо верится, что у нас будет такой шанс.
– Будет, будет, вот увидишь. – Она снова приникла к нему. – Впереди много дней и ночей. Мы все продумаем. Везет тем, кто борется. Помнишь притчу о двух лягушках? Нужно попробовать, мой дорогой.
Слезы текли из ее глаз, повисая на пушистых ресницах, как капельки дождя, тело дрожало, будто в лихорадке. Что случится, если этот человек откажет? Ей придется выкручиваться самой. А это значит, одной бродить по лесам, по болотам, рискуя быть убитой шальной пулей немцев или русских. Сжав его плечи с такой силой, что ногти впились в кожу Ивашова, девушка смотрела ему в глаза жалобно и преданно, так смотрит собака, понимающая, что хозяин выгоняет ее из дома, и пытаясь догадаться, какие мысли бродят в голове человека, способного ее спасти. А Николай, возбужденный ее близостью, горячим дыханием, подумал: может, ко всем чертям, бросить все и бежать с этой девушкой далеко-далеко отсюда? Они оба молоды и сильны, оба прошли хорошую школу выживания, оба способны просчитать ситуацию. Таня умна и осторожна, к тому же смелая, не боится ни Бога, ни черта. Да, наверное, она права… Николай вздохнул, собираясь сказать, что согласен попробовать, – в конце концов, семи смертям не бывать, а одной не миновать. Гибель в болотах ничуть не хуже смерти от пули советского солдата. Оказавшись далеко отсюда, они что-нибудь придумают, выпутаются, начнут новую жизнь… Таня будто почувствовала, что мужчина сдается, что она победила, осталось еще немножечко нажать – и Ивашов поможет ей использовать шанс на спасение, маленький, ничтожный, но все же шанс. Она снова нашла его рот пухлыми влажными губами, Николай принялся расстегивать пуговицы на ее летней кофточке, но в последний момент оттолкнул любовницу. Его охватил страх, топкий и липкий, как болото, которое они собирались преодолеть, и начальник тюрьмы знал причину его появления. Да, Николай доверял Татьяне, но боялся ее – в этом он внезапно признался себе за долгие месяцы знакомства с ней. А как не бояться женщины, убивавшей на его глазах мужчин, стариков, детей, делавшей это с поразительным спокойствием и потом утверждавшей, что все это просто работа и о ней не стоит говорить, потому что кто-то должен выполнять и ее. Разумеется, скажи он ей это сейчас, Маркова резонно ответит: мол, он сам не лучше. Его руки по локоть в крови. Да, сам Николай стрелял в односельчан два или три раза, потом только отдавал приказы, но убитые, которых он хорошо знал, снились ему до сих пор. А ей никто не снился – во всяком случае, Таня сама об этом говорила. Нет, бежать с убийцей, делить с ней ложе, может быть, потом связать жизнь – это выше его сил. Прошлое вечно будет стоять между ними.
– Нет, Таня, – сказал он настолько решительно и твердо, что Маркова сразу поняла: уговаривать его бесполезно. – Я никуда пока не тронусь. Мне нужно подумать, как обезопасить жизнь жены и детей, а после придет время позаботиться и о себе.
Таня отшатнулась и обхватила голову руками. Рушилась ее надежда спастись.
– Ты уверен? – Ее голос дрогнул, как тремоло. Николай опустил глаза:
– Да. – Он сунул руку в карман и вытащил что-то круглое на цепочке. – Это тебе от меня… На память.
Маркова безучастно взяла подарок и вздохнула:
– Что ж, желаю тебе удачи. Прощай, Коля, может, и не свидимся больше.
– Прощай. – Он резко развернулся и скрылся за забором. Татьяна обхватила руками плечи и как сомнамбула двинулась по дороге. Где-то неподалеку залаяла собака, послышались голоса, выкрикивавшие что-то на немецком. Они будто отрезвили девушку, вернули к реальности. Женщина-палач сжала кулаки. Нет, рано списывать ее со счетов. Она еще поборется, черт возьми. Еще неизвестно, кого закопают раньше – ее или Каминского. Маркова пошла к конезаводу, в свою комнату. Там, при свете керосинки, она разглядела подарок Ивашова – золотой медальон, вероятно, доставшийся ему от заключенного. Дрожащими пальцами она открыла его и улыбнулась. Любовник, не желавший больше иметь с ней ничего общего, оставил на память свою фотографию. Танька долго выковыривала ее гвоздем, а медальон зашила в подкладку пальто. Золото могло пригодиться. Однако утром она пожалела о своем поступке, и в тот же день фотограф сделал снимок для медальона – она с Сережкой и Ивашовым. Другой карточки у нее не осталось.
Глава 38
Новоозерск, наши дни
Обед превзошел все ожидания. Рубанов с удовольствием съел уху из речной рыбы, в меру приправленную и посыпанную свежей зеленью. Журналист вспомнил, как главный редактор рассказывал о национальном блюде северных народов – сугудае. Его угощали им в Мурманске, и с тех пор шеф сохранил трогательные воспоминания.
– Никогда бы не подумал, что смогу есть сырую рыбу, – говорил он, и на лице его не было и тени брезгливости. – А тут смог, да еще как. Сугудай – это мясо белой рыбы, порезанное кусочками, посоленное, поперченное, приправленное луком и растительным маслом. Мясо, ребята, сырое. По рецепту можно есть сразу или подождать часика два. Те, кто меня угощал, не стали ждать. Ну, и я с ними.
Рубанов и Аллочка переглянулись, и Виталий почувствовал тошноту. Он не представлял, как можно съесть хотя бы кусочек такого кушанья.
– Представь себе, вкусно. – Борис Юрьевич закатил глаза и облизнулся. – К несчастью, добавки не оказалось. Вот такие дела.
Вспомнив шефа и Аллочку, Рубанов улыбнулся. Господи, пусть у него все получится! Пусть он найдет убийцу Пахомова и Островского и напишет убойную статью. Тогда ему не станет стыдно своего заявления об уходе.
– Рассчитайте, пожалуйста, – Виталий кивнул молодому официанту, наблюдавшему за ним из-за барной стойки. Мальчишка принес счет, и журналист, как миллионер, кинул купюры в шкатулку и прибавил пятьдесят рублей чаевых. Потом поднялся, ощущая приятное чувство сытости, и медленно пошел в свой номер. Открыв дверь, Рубанов скинул летние туфли и уселся на кровать, предвкушая, как примет душ и отключится перед телевизором. Странный белый листок на столе привлек его внимание. Он нехотя, лениво потянулся к нему, думая, что это обычные инструкции, но ошибся. Крупными печатными буквами было написано: «Убирайся из нашего города – или пожалеешь».
