– Значит, лечите немцев. – Губы Татьяны скривились. – И что, не противно? Небось, комсомолка.
– Ты тоже не от партизан пришла, – парировала медсестра. – Тебе не противно? Мы с Германом Сергеевичем, по крайней мере, раненым помогаем, клятву Гиппократа выполняем, а ты что у немцев делала? Подстилкой служила? Диагноз твой на то и намекает.
Таня сжала кулаки. С каким бы удовольствием она придушила эту молодую, не по возрасту бойкую девку! И придушит, как только выпадет удобный момент. А он выпадет, должен выпасть. Иначе… Иначе не следовало сюда приезжать.
Она отвернулась к стене и принялась вытаскивать из мешка вещи. Медсестра похлопала ее по спине:
– Да ладно тебе дуться. Мы пока в одной упряжке и должны держаться друг друга. Как тебя зовут?
– Татьяна, – хмуро ответила Таня.
– Ну, будем знакомы. – Голос медсестрички, писклявый и вибрирующий, раздражал, однако Маркова держала себя в руках. – А меня Зоей кличут. Ты из какого города?
Татьяна решила прервать дружескую беседу. За доброжелательным обликом девушки таилось что-то неискреннее, мешавшее проникнуться к ней доверием. И Маркова понимала почему. Она была уверена, что и девушка, и врач втихаря помогали и помогают партизанам, снабжая их медикаментами и оказывая посильную помощь. А это значит, ей нужно быть предельно осторожной.
– Извини, Зоя, устала я очень, – выдохнула Таня, поднося руку ко лбу. – Полежать бы мне в тишине часика два… А то и пару деньков… Приду в себя – с удовольствием с тобой поговорю. Скучно, наверное, среди такого контингента….
– Скучно, – призналась Зоя. – С Германом Сергеевичем мы еще до войны были знакомы, с ним обо всем переговорено. С пациентами… – Она сморщила нос. – Хорошо, не пристают. Ты давай скорее приходи в себя.
– Обещаю. – Таня проводила глазами новую знакомую и, стащив с себя гимнастерку, облачилась в длинный полосатый халат – подарок Ганса. Кинув мешок в тумбочку без ручки, стоявшую рядом с кроватью, Маркова села на краешек и обхватила голову руками. Мысли о спасении крутились в голове, как волчок, не давая покоя. Ей казалось, что сейчас она словно между небом и землей, для нее нет ни своих, ни чужих или же все чужие, все враги: и немцы, и русские. Чтобы спастись, нужно приложить усилия и набраться терпения. Что ж, она подождет, она и так слишком долго ждала. Однако стоило ли медлить? Госпиталь не так далеко от Локотии, а оттуда немцы уже начали драпать. Нет, пора готовить пути к отступлению и здесь. И помогут ей в этом мужчины. Соблазнение – ее беспроигрышный вариант. Со следующего дня Маркова стала действовать по четко разработанному плану. Она выходила во двор госпиталя, где фрицы, порой полуголые, занимались спортом, стараясь хоть как-то разработать затекшие конечности, надевала платья, плотно облегающие фигуру, подчеркивавшие все ее прелести, однако немцы, вероятно, наслышанные, с каким диагнозом лежит эта лихая бабенка, лишь настороженно улыбались ей, и ни один не хотел сойтись поближе. Татьяна понимала, чем вызвано их нежелание знакомиться, однако не знала немецкого, чтобы объяснить, что здорова и чиста, как белая роза. Она немного сменила тактику, садилась поодаль, стараясь прислушиваться к их разговорам. Может быть, кто-то знает немного русский? По-русски с грехом пополам говорил только один, Густав, ефрейтор, повар, из поволжских немцев, но родившийся в Германии, низенький, белый, толстый, рыхлый, вызывающий скорее тошноту, чем желание оказаться с ним в постели. Но в ее положении было не до выбора, и, выждав удобный момент, Татьяна подошла к нему. Густав чистил картошку, что-то мурлыча под нос.
– Помощь не требуется?
Он вздрогнул от неожиданности, и рыхлое тело заколыхалось, как поднимавшаяся квашня. Марковой стало и смешно, и противно.
– Твоя не требуйся… – с акцентом пояснил он. – Сифилис, гонорея – прочь…
Татьяна огляделась по сторонам и присела на деревянную скамеечку, стоявшую возле его ног.
– Ни сифилиса, ни гонореи. Найн, – вспомнила она простое немецкое слово. – Обман. Плена боялась. Только не говори никому, назад вернут. – Женщина встала и погладила его жирную спину. – Не думала, что среди немцев есть такие красивые мужчины… – Она прижалась к нему всем горячим телом, и произошло то, чего Маркова и ожидала: Густав раскис.
– Сегодня вечером я к тебе приду, – проговорил он почти правильно. – Жди.
– Буду ждать.
Он снова углубился в чистку картофеля, весело напевая какой-то немецкий мотивчик, а она вернулась в палату. Интересно, влюбится ли он в нее до такой степени, что захочет бежать отсюда подальше? Посмотрим. Нужно сделать все, чтобы влюбился.
* * *
Ночью жирный немец действительно пришел к ней в палату, и, подавив тошноту, она исполнила все его извращенные желания – желания мужчины, долго не видевшего женщину. Кровать сотрясалась от его мощных толчков, ей казалось, что сейчас грузное тело раздавит ее, карая за унизительное совокупление, но ничего этого не произошло. Наоборот, все получилось так, как она хотела. Через пять дней Густав уже не мыслил жизни без своей приобретенной любовницы.
– Красная армия наступай, – говорил он ей, вспотевший, красный как рак после длительных ласк в постели. – Будем бежать. Ты поедешь с нами.
Маркова глубоко вздыхала, выражая этим вздохом непередаваемую скорбь:
– Ох милый мой, никто не возьмет меня, никто не разрешит ехать с вами. Меня бросят на произвол судьбы.
Эта мысль казалась Густаву невыносимой.
– Я тоже устал воевать, – проговорил он, прижимаясь к ней и тряся жиром. – Мы убежим. Сначала на Украину, потом в Польшу. Оттуда легче оказаться в Германии. Там мои родственники, они приютят нас и не выдадут. У меня обеспеченная семья. Они дадут деньги, и мы поедем за границу.
Поупиравшись для виду, она согласилась.
Глава 42
Новоозерск, наши дни
Бутаков позвонил Рубанову в восемь.
– Ну что, ты готов? – поинтересовался он бодро. – Если твои планы не изменились, я за тобой заеду.
– Я готов, – промямлил Виталий, дотягиваясь до брюк, оседлавших спинку стула. – Небольшой макияж – и я в твоем распоряжении.
– Тогда через минут семь выходи из гостиницы, – попросил следователь. – Подскочу туда на горячем боевом коне.
– Договорились. – Виталий зевнул, натянул брюки и поплелся в ванную. Через семь минут он, как и обещал, стоял внизу, ожидая Бутакова. Когда возле гостиницы остановилась старая вишневая «копейка», журналист улыбнулся и пошел навстречу следователю. Александр, не выходя из машины, пожал ему руку через открытое окно.
– Хороший у тебя конь, – расхохотался Рубанов.
– Это машиненка моего отца, – гордо ответил Бутаков. – Между прочим, бегает уже тридцать лет, и все это время батя на нее не жаловался. Садись, чего стоишь?
