– Варька, чаю, – крикнул он, и невестка помчалась исполнять его просьбу. – Вам, молодой человек, сказали совершенно правильно. Так сказать, в детстве испытал тяготы военного времени.
Виталий достал телефон и включил диктофон.
– А где вы были, когда началась война?
– В деревне Андрианово, под Вязьмой, – охотно ответил старик, и Рубанов почувствовал, как покрывается потом. Под Вязьмой! Пишут, что Танька бежала после Вязьминского котла. Следовательно, до брянских лесов от родной деревни Пальцева не так уж и далеко.
– Насколько мне известно, эти места были заняты немцами, – осторожно сказал журналист и пристально посмотрел на собеседника. На желтоватом лице не дрогнул ни один мускул.
– Правильно говоришь, – кивнул инвалид. – Как только фрицы начали подходить, мы с матерью эвакуировались. В Сибири у нас тетка жила, к ней и подались. А отец на фронте погиб.
– Как вам жилось в тылу?
Старик начал охотно рассказывать, как его бедная мать надрывалась на заводе, порой даже звала его помогать.
– Когда мой старший внук читал повесть Алексина «В тылу как в тылу», я диву давался, – признался он. – Будто с нашей семьи писали. Не все, конечно, но про труд соотечественников в самую точку. Правда, мать не заболела, выжила. Да и куда ей было деваться, если у нее пять ртов? К тому времени мы уже знали о гибели отца. Если бы и с ней что-то произошло, не представляю, как бы мы выжили. Младшей моей сестре всего три исполнилось.
Виталий подумал, что, если удастся доказать невиновность Пальцева, о таких, как он, можно действительно сделать неплохую статью. Многие, особенно молодежь, и ведать не ведают, что пришлось пережить их дедам и прадедам. Старик продолжал рассказывать, иногда смахивая непрошеные слезы, а Рубанов, оторвавшись от мыслей о детях войны, разглядывал собеседника, отмечая, что он вовсе не выглядит больным. Впрочем, это можно списать на хороший уход. Вон как за ним невестка смотрит, только Пальцев ресницами взмахнет, она тут же бежит исполнять. И чай заварила вкусный, ароматный, с мятой и мелиссой, и крендельки домашние к нему принесла.
– Скажите, а ноги… – Виталий покраснел, ему всегда было неловко от подобных вопросов. – Не война сказалась?
– Может, и она, – согласился старик. – Кто ж ее знает? В один прекрасный день почувствовал, что на ногах не стою. Помню, мы с сыном с базара шли. Я ему сказал: «Федя, сейчас упаду». Он дотащил меня до скамейки, потом такси вызвал. На следующий день в больнице заявили про какую-то опухоль, которая давит на позвонки, операцию предложили. А у меня сердце больное, вот на нем точно война отразилась. Ну и, короче, отказался. После того случая походил еще пару лет – и засел, как Илья Муромец. Врачам не показываюсь. Все равно они не дадут утешительные прогнозы. – Он придвинул к себе рецепт. – Лечащий врач ходит, правда, регулярно, ничего не скажу, какие-то лекарства выписывает. Честно признаюсь. – Он приблизил лицо к Рубанову и прошептал: – Не пил и пить не собираюсь. Мать моя тоже не признавала никакие лекарства, считала, сколько человеку отпущено, столько он и проживет. Варька! – вдруг крикнул он так громко, что Рубанов вздрогнул. – Компот, стерва, принеси, во рту пересохло.
Молчаливая Варвара, напоминая высохшую тень, тотчас откликнулась на зов, принеся вкусный домашний компот. Журналист взял рецепт в руки и прочитал фамилию лечащего врача – Алексей Борисович Петров. Вот с кем можно было поговорить, прежде чем что-то предпринимать. Он посмотрел на часы, отметив, что довольно долго просидел со стариком. Словоохотливый собеседник наговорил на большую статью. Что ж, если он не соврал насчет своего пребывания в Сибири…
– Вы никогда не слышали такую фамилию – Пахомов? – поинтересовался Виталий. На желтоватом лице не отразилось никаких эмоций.
– Пахомовых много, сынок, через мою жизнь прошло, – сказал старик и наморщил лоб, будто что-то припоминая. – Кого конкретно имеешь в виду?
– Этот Пахомов жил в деревни Березки. – Рубанов не сводил с него глаз. Но никаких перемен в Пальцеве не произошло.
– Не знаю такого, – равнодушно отозвался он. – Из Березок никого не знаю.
– И ладно, – журналист махнул рукой. – Бог с ним. Спасибо вам огромное за интервью. Думаю, статья получится интересной.
– Когда выйдет, не сочти за труд, газетку мне принеси. – Инвалид поехал за Виталием, намереваясь его проводить. – Мне одна радость в жизни – газеты, одна связь с внешним миром. Варька-бездельница меня на улицу не часто вывозит. Не работает, стерва, дома сидит, да от домашней работы отлынивает.
Варвара с заплаканным лицом стояла в коридоре, избегая смотреть на гостя. Рубанов понимал, что ей было стыдно и неприятно.
– Проводи журналиста, бездельница, – буркнул Пальцев и, пожав Виталию руку, отправился в свою комнату.
– Как вы терпите такое отношение? – удивился молодой человек, идя с женщиной к калитке. – Или покорность принята в ваших краях?
– Наши-то края ничем от других не отличаются, – промолвила Варвара грустно, – мы не на Востоке. Да только мне куда деваться? Муж, Федя, хороший человек, старик при нем не слишком расходится. Да и сам свекор неплохой. Болезнь его таким сделала, ожесточила. Когда человек привык почти всю жизнь бегать, каким он станет в инвалидном-то кресле?
– А по-моему, он должен быть благодарен за то, что вы так за ним ухаживаете, – предположил журналист. – Есть даже родные дети, которые не выдерживают, сдают таких родителей в дома престарелых. Мне приходилось писать статьи о стариках, не инвалидах, еще стоящих на своих ногах, которые были отправлены туда просто потому, что мешали.
– Это его дом, – тихо, но твердо сказала Варвара. – Он имеет полное право окончить здесь свои дни.
– Верно. – Рубанов распахнул калитку. – Знаете, я могу наведаться еще.
– Приходите, – равнодушно бросила женщина. – Гости, да еще такие, у нас редкость.
Виталий кивнул ей на прощание и торопливо пошел по немощеной дорожке к центру города. До встречи с Боровым в школе он намеревался посетить врача и поговорить с ним, если очередь не окажется слишком большой.
Глава 45
Орловская область, 1943-й
Как узнала Татьяна, рота майора Деверева почти без боев продвигалась к Балтийскому морю. Немцы не зверствовали, сдавались почти без сопротивления, и бойцы дошли до Кенигсберга, освобождая заключенных концлагерей. Немного оклемавшись, Таня решила идти вместе с ними, однако в городе, напичканном немецкой техникой, Яков получил тяжелую рану в живот и остался в госпитале. Татьяна упросила майора разрешить ей находиться при нем, Яше, любимом человеке, поработать медсестрой, помочь другим раненым, наводнившим госпиталь, и Деверев не отказал. Маркова преданно ухаживала за ним, и, когда врач, измученный пожилой мужчина с черными кругами под глазами и красными одутловатыми щеками, чем-то похожий на Германа Петровича, сказал, что кризис миновал и раненый пойдет на поправку, она неожиданно для себя обняла его, окропляя слезами его короткие усики, потом отпрянула, будто совершив непозволительный поступок, и бросилась в палату. Яша лежал на белоснежных простынях, почти сливаясь с ними, его худое горбоносое лицо было бледнее мела, однако большие черные глаза светились, и Татьяна широко улыбнулась возлюбленному.
