Глава 50
Москва, 1978-й
Таньку искали по всему Советскому Союзу. Теперь КГБ, изучив документы, знал о ней все, и прежде всего ее настоящую фамилию. Верный своему слову, Андрей Николаевич несколько дней ночевал на работе и позволил себе расслабиться только тогда, когда из подмосковного города Обнинска поступила информация: некая Татьяна Маркова работает в продовольственном магазине уже более двадцати лет, подходит по возрасту и по описанию. Тщательно изучив ее снимок, который удалось сделать на улице его подчиненным, Власенко почувствовал, как вспотели ладони. Неужели они напали на след? Полковник взял газету и в волнении скомкал ее. Холодная вода не утоляла жажду. Неужели преступница вскоре предстанет перед судом? Неужели, неужели… По прошествии стольких лет… Однако это только начало операции, нужно, чтобы кто-то опознал недобитую гадину. И лучше, чем Николай Ивашов, этого никто не сделает. Власенко нажал на кнопку селектора, и в трубке послышался приятный голос секретаря:
– Я вас слушаю, Андрей Николаевич.
– Распорядись, чтобы Ивашова немедленно привели ко мне, – буркнул полковник. Когда его приказание было исполнено и Ивашов, постаревший на добрый десяток лет, предстал перед ним, Андрей Николаевич указал ему на стул:
– Садитесь.
Он услышал, как заскрипели суставы заключенного. Белая, как свежий снег, прядь волос упала на морщинистый лоб.
– Зачем я вам понадобился? – шепнул он обветренными красными губами. Полковник немного помедлил, прежде чем ответить:
– Тут такое дело…
Серые глаза Николая загорелись, но тут же потухли, снова выражая беспредельное отчаяние. Он напоминал теленка, которого вели на заклание, но жалости не вызывал.
– Кажется, я догадываюсь, – перебил полковника бывший начальник тюрьмы. – Вы нашли ее… Да? – Его голос, поднявшись на высоту, как птица, сорвался, голова опустилась на грудь. – Вы нашли ее, конечно, вы ее нашли…
Власенко плеснул в стакан холодной минералки и протянул Ивашову:
– Выпейте и успокойтесь.
Заключенный схватил стакан и принялся жадно пить. Треугольные сломанные зубы стучали о стекло, как капли сильного ливня.
– Вы нашли ее? – спросил он еще раз, отставив воду. – Ну почему вы молчите?
Андрей Николаевич кивнул:
– Да.
Николай откинул голову назад, и пышная грива коснулась спинки стула. Из горла вырвался хриплый смех, неестественный, дьявольский.
– И вы хотите, чтобы я ее опознал?
Власенко опустил глаза:
– Да.
– И отказаться, как я понимаю, нельзя? – Серые глаза встретились с суровым взглядом полковника.
– Это не в ваших интересах, – пояснил Андрей Николаевич. – Я обещал, что вам зачтется помощь, и чем больше этой помощи, тем лучше. Разумеется, вы вправе отказаться, но я бы не советовал.
Ивашов провел рукой по потному лбу, смахнув мутные капли пота на посеревшую рубашку.
– Понимаю. Когда же состоится эта процедура?
Власенко сразу посерьезнел:
– Завтра мы планируем выехать в Обнинск. По нашим данным, Татьяна Маркова работает в местном продовольственном магазине.
Николай вздрогнул:
– Она меня увидит?
Полковник пожал плечами:
– К сожалению, это одна из особенностей процедуры. Вас ждет очная ставка.
– Ясно.
Что-то не понравилось Власенко в голосе заключенного, но он не придал этому значения.
В конце концов, с какой стати он будет сейчас, именно сейчас постигать психологию этого военного преступника?
– Раз ясно, готовьтесь. Завтра выезжаем. – Он уселся напротив Ивашова. – Поселим вас в гостинице, в отдельном номере. Маркова начинает работать с девяти часов. Без десяти девять мы будем возле магазина, потом зайдем внутрь, и вы взглянете на женщину.
Бывший начальник тюрьмы моргнул:
– И это все?
– Нет, – отрезал полковник. – Потом еще одно опознание – уже в СИЗО, что называется, глаза в глаза.
Николай ничего не ответил.
– Уведите, – распорядился начальник и свободно вздохнул, когда за Ивашовым закрылась дверь.
Глава 51
Обнинск, 1978-й
Ивашов медленно шел по солнечным улицам города, жадно рассматривая каждую мелочь. Вот обувной магазин, вот парикмахерская, вот памятник Пушкину, вот небольшое озеро, по зеркальной глади которого, чуть подернутой зеленой ряской, скользили утки. Они казались такими беззаботными, такими милыми, что на секунду на его глазах выступили слезы.
– Давай немного постоим, – попросил он конвоира, предусмотрительно не снимавшего с него наручников даже во время прогулки, на которой настоял Ивашов. Власенко не был против. Где-то в глубине души Андрей Николаевич чувствовал, что даже эта помощь органам не скажется на приговоре Ивашова: его все равно расстреляют как изменника Родины.
– Жаль, хлебушка не взяли, – проговорил Николай, и в его голосе послышалась нежность. – Голодные небось, покормить бы… Когда еще это придется делать. – Он поднял глаза к небу. – Погода сегодня поразительная. Кажется, давно не было такого ясного неба. И солнце светит, будто праздник какой.
Конвоир с удивлением посмотрел на Николая:
– Ты будто прощаешься с белым светом…
Ивашов ничего не ответил.
– Ладно, погуляли и хватит. – Солдат толкнул его в спину. – Нас ждут.
Николай вздохнул, покорно повернулся и поплелся в гостиницу. В просторном номере его ждал Власенко.
– Здесь вам предстоит побыть, пока все не закончится, – проинструктировал он Ивашова. – А закончится, думаю, все довольно быстро. Опознание никогда не бывает долгим.
Лицо Николая побледнело и стало выражать тупую покорность. Живой блеск в глазах исчез, морщины будто стали глубже, четче, избороздив лицо прямыми линиями. Губы чуть подергивались. Понимая его состояние, полковник развел руками:
– Пока отдыхайте. Когда все будет готово, за вами придут.
Он аккуратно закрыл дверь, а Ивашов стал внимательно изучать свежевыкрашенные стены и потолок.
* * *
На следующий день Андрей Николаевич проснулся в четыре утра. За окном еще густели сумерки, но край неба уже заалел, как кровь на снегу, кровь, которую и ему довелось пролить немало. Болела старая рана, и Власенко, застонав, схватился за бок. Врач военного госпиталя не раз предлагал ему обследоваться, возможно, сделать операцию, освободиться от фашистского железа, однако полковник неизменно отказывался. Свой отказ он не мог объяснить жене, которую так пугали неожиданные стоны по утрам. Может быть, боялся смерти? Говорят, с возрастом человек привыкает к мысли о смерти, но у него все получалось наоборот. Тогда, в молодости, под пулями, он не боялся ни черта, лез в самое пекло, а теперь… Интересно, почему так? Может быть, сказались нервы? Кряхтя и постанывая, полковник встал с постели и подошел к кителю, висевшему на вешалке. В кармане всегда было обезболивающее, и Андрей Николаевич сразу проглотил две таблетки, наскоро запив водой. Сна не было, и полковник посетовал, что до операции остается еще больше трех часов. Он снова налил себе из графина в стакан с подстаканником воды, отдававшей плесенью, и подумал, что или в этой гостинице редко останавливаются постояльцы, или вода поступает из какого-нибудь озерца, напоминавшего то, заросшее ряской, возле гостиницы. Потом он отыскал на полке какую-то старую замусоленную книгу и принялся читать, почти не вдаваясь в содержание. Какое-то смутное беспокойство бередило его душу, однако полковник успокаивал себя: Танька от них не ускользнет, и утром все будет кончено. Около шести его немного сморило, и Андрей Николаевич прилег на кровать и задремал. Зловещий стук в дверь разбудил его, заставил подскочить, и Власенко покрылся холодным потом. Стук был именно зловещим, предвещавшим недоброе. Быстро надев брюки, полковник распахнул дверь, столкнувшись нос к носу с бледным сержантом-конвойным.
