– А что вы делали после казни? Ну, после того, как добивали всех? – Каждая фраза давалась полковнику с трудом.
– Чистила пулемет, готовила патроны, – отозвалась Маркова совершенно спокойно. – У немцев всегда было вдоволь патронов, не то что у наших в котле.
– И вы снимали понравившуюся вам одежду, – подсказал Власенко. Она кивнула:
– Точно. Чего ж добру пропадать? Кстати, дырки сама штопала, кровь замывала. Иногда жалела, что сама же хорошую вещь испортила. – Женщина вдруг застонала и взялась за колено. – С утра сегодня ныло, проклятое. Устала я, гражданин полковник. Давайте завтра продолжим. До конца еще долго.
Ничего не отвечая, Андрей Николаевич нажал на кнопку селектора и вызвал конвой. Когда за ней захлопнулась дверь, он с облегчением выдохнул. Мужчина сам чертовски устал. В груди клокотала ненависть. Она просилась наружу, и, встав, Власенко принялся колотить по столу. Казалось, звериный рык вырвался из глубины души:
– А-а-а!
Полковник подошел к холодильнику, вытащил бутылку с водой и, налив полный стакан, выпил залпом. Внезапно перед его глазами возникла Танька, просившая показать ее врачу-специалисту. Власенко стало страшно. Что, если она действительно ненормальная и в камере покончит с собой? С одной стороны, ей светила высшая мера, но с другой – суд над ней должен быть показательным, и, как бы полковник ни ненавидел ее, сейчас он за Таньку в ответе. Дрожавшим пальцем Андрей Николаевич снова нажал на селекторную кнопку.
– Георгий, зайди, пожалуйста, ко мне.
Бравый капитан не заставил себя ждать, и Власенко попросил его:
– Жора, пусть за Марковой приглядят. Предчувствия у меня нехорошие. Как бы с жизнью счеты не свела…
Георгий кивнул:
– Слушаюсь.
Отпустив капитана, Власенко долго сидел, глядя в одну точку, пока сумерки совсем не сгустились над городом, поглотив и дома, и деревья, и спешащих с работы людей. Тогда он сам стал собираться домой.
* * *
СИЗО представлял собой небольшую комнату с четырьмя кроватями, оказавшимися свободными. Татьяна выбрала кровать возле зарешеченного окна и, застелив ее, села, глядя на разделенный на квадраты кусочек темного неба. Вероятно, оно было покрыто тучами, ни одна звезда, как путеводный маяк, не светила в окошко.
– Вот и все, – произнесла Маркова, потирая колено. – Вот и все. Прощай, Яша. Прощайте, девочки.
Она прилегла, отвернулась к стене и задремала.
Глава 58
Гомель, 1978-й
Убедившись, что Маркова не собирается кончать с собой, Власенко успокоился. Когда ему сообщили, что задержанная сама просится на допрос, он не удивился. Так получилось, что следователь КГБ стал для нее первым человеком, которому она спокойно и безбоязненно изливала душу. Подходя к кабинету, Андрей Николаевич увидел высокого худого пожилого мужчину с воспаленными от бессонницы глазами и худым изможденным лицом. Он, получивший фотографии всех членов семьи Марковой, сразу узнал ее супруга, Якова Гольдштейна.
– Здравствуйте. – Полковник протянул руку, покосившись на награды, украшавшие грудь Якова. – Вы ко мне?
– Если вы Власенко, то к вам, – выдохнул Гольдштейн. – Скажите, моя жена у вас?
– У нас, – ответил Андрей Николаевич. Острый, покрытый щетиной подбородок Гольдштейна затрясся.
– Значит, правда… – Он схватил полковника за руку. – Произошла чудовищная ошибка. Моя жена фронтовичка, ее знают все в городе. И вдруг – такое обвинение. Это ошибка… я дойду до нашего руководства, я уже написал письмо Андропову. Вы понимаете, в чем обвиняете Татьяну?
Андрей Николаевич опустил голову. Он подбирал слова, стараясь как можно мягче объяснить раздавленному горем человеку, что ошибки нет никакой. Полковник понимал: когда Яков узнает правду, это станет для него страшным ударом. Рухнет спокойная, размеренная жизнь… Теперь всей семье придется существовать со страшным клеймом…
– Видите ли, – доброжелательно начал он, – она сама во всем призналась. – Из черной папки из кожзама он вынул бумаги. – Если вы знаете почерк вашей жены и ее подпись, смотрите. Вот ее признания, она все подписала.
Яков судорожно схватил листы, надел очки и принялся жадно читать. Лица убитых, взывающие к возмездию, будто смотрели на него с каждой страницы… Жена оказалась карательницей, о которой ему доводилось слышать. Она признала себя виновной в гибели тысячи людей.
– Танька-пулеметчица, – прошептал он. – Наш командир рассказывал о ней… Мы все мечтали найти ее и наказать. Но чтобы это оказалась моя жена… – Бумаги выскользнули из ослабевших рук и, подхваченные сквозняком, белыми простынями заскользили по полу. – Что я скажу детям, внучке?
– У вас взрослые дочери, и они имеют право знать правду, – отозвался полковник. – Внучке расскажете, когда подрастет. Думаю, вам лучше уехать отсюда, сменить фамилию и начать жить заново.
Яков как-то судорожно всхлипнул, и острый кадык заходил на худой шее.
– Начинать заново… Да вы смеетесь, товарищ полковник… Заново в шестьдесят лет…
– Да, именно так, – настаивал Андрей Николаевич. – Подумайте о близких.
– А что… что будет с ней? – У него не поворачивался язык назвать карательницу по имени.
– Ее ждет смертный приговор, – честно сказал Власенко.
Яков снова дернулся.
– Она… спрашивала о нас?
– Думаю, и не спросит, потому что понимает, что в любом случае вы ее не поймете. – Полковник положил руку ему на плечо. – Идите домой и поразмыслите, как расскажете обо всем дочерям.
– Да, вы правы. – Гольдштейн осунулся, ссутулился. – Спасибо вам, товарищ полковник… Я пойду….
– Да. – Они не пожали на прощанье руки. Муж Таньки-пулеметчицы шел нетвердой походкой, спотыкаясь, будто не смотря под ноги, и Андрей Николаевич с жалостью представил, сколько горя предстоит выдержать этой семье. Интересно, думала ли об этом ОНА? Или уже махнула рукой на все, в том числе и на себя?
Он посмотрел на часы и поспешно открыл дверь кабинета. Сейчас сюда приведут Татьяну, рвавшуюся на допрос. Что же она намерена сообщить? Какие ужасы расскажет?
Андрей Николаевич попросил секретаря принести стакан крепкого чая с сахаром, но не успел даже пригубить его. Конвойный сообщил, что задержанная ждет за дверью. Он сделал большой глоток, поморщился, обжегшись, решительно отодвинул стакан, расплескав на белую бумагу коричневую жидкость, и приказал ввести Татьяну. Женщина вошла в кабинет. Странно, но она не казалась усталой, скорее даже отдохнувшей и успокоившейся. Власенко ничего не сказал про Якова, решил оставить на потом – может, спросит, – но он ошибся. Маркова продолжила рассказ о своей жизни, о расстрелах, о том, как отдавалась немцам, стараясь вытеснить страх смерти, о том, как решилась бежать, услышав, что немцы собираются драпать под напором партизан и Красной армии, но с побегом не получилось, и пришлось обмануть всех, сообщив о несуществующей венерической болезни. А дальше… Андрею Николаевичу казалось, что убийства закончились – но нет. Татьяна призналась не только в соблазнении ефрейтора-повара, который спас ее, но и в убийстве медсестры и краже ее военного билета.
