Когда дверь камеры с лязгом распахнулась и вошел молодой сержант с едва пробивающимися усами, она лениво повернула голову:
– Что случилось?
– Вас переводят в другую тюрьму, – быстро сказал он, стараясь не смотреть на заключенную. Татьяна не удивилась, даже обрадовалась:
– Это связано с моим прошением?
Он снова отвел глаза:
– Скорее всего.
Женщина быстро накинула плащ:
– Я готова.
За дверью ее ожидал еще один сержант, постарше, с суровым лицом. Они повели ее по коридорам, узким и длинным, и она поразилась, как долго они идут в тюремный двор, где обычно ожидала машина. И лишь когда они вышли в пустынный коридор без решеток и камер, со стенами, окрашенными в темно-коричневый цвет, она все поняла.
– Подождите. – Женщина начала оборачиваться к конвоирам, и из ее сжатого кулака что-то выпало и покатилось по полу, словно послужив сигналом для выстрела. Когда карательница упала, сержант наклонился и поднял нечто круглое, похоже, золотое, и спрятал в карман.
Глава 62
Новоозерск, наши дни
– Вот так история. – Бутаков нервно расхаживал по кабинету, а Рубанов, наслаждаясь горячим чаем с шоколадным печеньем и медом, сидел на стуле, переодетый в брюки и рубашку Александра. Рану, оказавшуюся пустяковой царапиной, перевязали. – Ты это… Молодец, спасибо тебе. Жаль, что уезжаешь.
– Что делать, – журналист дернул плечом. – Если что – обращайся.
– Это ты обращайся, – усмехнулся следователь. – О чем же будет статья?
– А вот о них. – Виталий положил на стол медальон Таньки-пулеметчицы. – Островский был прав, когда говорил Петру, что для таких, как его дед, война не окончена и нет срока давности за эти преступления. – А еще напишу о детях войны, как и обещал. Ладно, Саша, пойду я. Устал чертовски за сегодняшний день. Завтра встану пораньше – и прямиком на вокзал. Может, удастся взять билет на утренний автобус. Потом приеду еще. – Он встал.
– Давай определимся, что делать с твоими вещами.
– Оставь в гостинице администратору, – предложил капитан. – Я давно с ней знаком, она отдаст.
– Заметано, – кивнул журналист и крепко пожал Бутакову руку. – Если когда-нибудь навестишь меня, буду рад. Как говорится, не только мы к вам, но и вы к нам.
– А навещу, – решительно отозвался мужчина. – Ну, бывай. Сам не забудь заглянуть, когда еще раз окажешься здесь.
Виталий вышел в промозглые сумерки. Пахло сырой землей и тиной. На небе не было видно ни звездочки: его затянули тучи. Он подумал, что тяжесть, несколько дней давившая на плечи, будто упала, освободила его, и Виталий, как птица, готов был расправить крылья и полететь. Он улыбнулся, вспомнив об Аллочке. Что ж, может быть, у них что-то и получится. Впрочем, поживем – увидим. Главное – написать статью, пусть те, кто погиб по вине Потапова, будут отомщены. Жаль, что поздно. Но лучше поздно, чем никогда. Рубанов остановился и прислушался. Кто-то, терзая гитару, пел известную песню «Журавли» Яна Френкеля:
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Журналист улыбнулся. Песня оказалась созвучной его мыслям. Да, он выполнил свой долг. Долг перед теми, кто не вернулся с войны. Долг перед настоящими героями…
